Читать «Всё так (сборник)» онлайн - страница 135
Елена Викторовна Стяжкина
И еще мне бы хотелось с ней помириться.
С ней. Со Славой.
*
– Я грустный, – говорит Миша. – Я очень грустный. Мне детей жалко. Особенно всех.
*
А Тома не приезжала осуждать Славу. Они лично не знакомы, и вообще. Тома – философ, специалист по концепциям апокалипсиса в домодерной Европе. Она хорошо разбирается в концах света. Поэтому риелтор. Она говорит, что дом – это первое и последнее убежище человека. Она говорит, что еще есть кровь. И кровь – такая же архаика, как и дом. Но дом, кажется, старше, важнее и архетипичнее. Даже если этот дом просто пещера или, например, квартира.
Я потом додумаю эту мысль, а пока удивляюсь. Тома сидит у нас на кухне и больше не седая. И не принципиальная.
– Может быть, на этой свадьбе я встречу своего человека? – спрашивает она.
– Двадцати двух-четырех лет? Ты хочешь такого маленького своего человека? – удивляюсь я.
– Теперь, когда я цвета баклажана, почему бы и нет?
– А в городе бабушки Милы баклажаны называют синенькими…
– Нет, синенького я не хочу… Только зелененького, незрелого. А еще очень важно, чтобы у него была здоровая печень.
В этом месте надо плакать, но мы смеемся.
А мы все время смеемся, когда надо плакать. Кто-то сказал нам, что слезы – это стыдная слабость. И наши враги не должны ее видеть. Мы всегда живем с оглядкой на врагов. Хотя со многими из них мы даже не знакомы.
Враги – тоже метафора. Фигура речи. Лучше думать, что кругом враги, чем знать, что кругом пусто.
Получается, что, кроме невидимых и, наверное, несуществующих врагов, мы никому не нужны.
Спрашивается: зачем тогда смеемся, если хочется плакать?
А Сережа спит.
Предатель.
И я тоже буду… А проснусь через девять дней на десятый, и все уже будет в порядке. А семнадцатого все будут подбегать к этому предателю и спрашивать: «Ой, а где же наша Наташенька (она же Толик, она же Изя)?» А он будет говорить: «Спит, спит себе, знаете ли, и плевать хотела…»
И ему будет стыдно и грустно. Как сейчас мне.
*
Выясняется, что Гоша, брат Андрюши, на свадьбе пить не будет, потому что ему за руль и в отпуск. У него бархатный сезон. Поэтому банкет лучше перенести.
Еще выясняется, что у Вовки, который считается моим биологическим отцом, на семнадцатое намечены встречи с избирателями и с телекамерами. У него, оказывается, старт кампании. И нам должно быть лестно запустить его избирателей в ресторан. Но хочется почему-то запустить не избирателей, а тяжелый предмет, и не в ресторан, а прямо в голову. Вовке в голову.
Еще из крупных проблем – неожиданно запивший тамада, «моей-маме-нечего-надеть», дождь в прогнозе погоды и вопрос Кати: «А что делают люди после свадьбы?»
*
А из хорошего – смирение.
Мы неожиданно привыкли, что Катя теперь всегда будет сначала женой, а потом, может быть, дочерью.
– Я не люблю жареную картошку, порезанную кубиками, – говорит Сережа. – Пусть теперь Андрюша думает, как сказать ей об этом.
– А вдруг он как раз любит?
– Кубиками? Извращенец!
Не остро, не остро, не остро. Я ищу в себе дыры и пропасти, в которые так сладко падала все это время, и не нахожу. Не остро. И кое-где даже растет трава.