Читать «Где-то в Европе...» онлайн - страница 8

И еще об одной из важнейших «пригнанных» вещей (как, впрочем, и «слов»). Луис Бунюэль в книге воспоминаний «Мой последний вздох» утверждает: «Алкоголь — король, никотин — королева». Что же, тогда эта истина была для нас во много раз очевидней, чем сейчас. Я не помню жанра (сорта) того напитка, который первым обратил мое сознание к высоким истинам алкоголя. Водка ли обожгла язык семилетнего мальчика, тайком допивающего из рюмки после ухода гостей? Был ли то мускат или херес, вина редкие для пролетарского города начала семидесятых? «Фетяска» или «Мурфатляр», обожаемые моей бабушкой-хохлушкой? Строгий коньяк, сухой деревянный запах которого заставлял подтягивать живот и гордо расправлять плечи? Не помню. Помню только грустную констатацию факта, что напитков, которые я заочно обожал, пожирая «Три мушкетера», «Остров сокровищ», «Всадника без головы» и «Роб Роя», в окружающей жизни не наблюдалось: ни тебе бургундского с бордо, ни рома с каким-то ржущим «моногохельским виски». Вообще, первые, фонетические, ощущения от знакомства с советским спиртным вызывали скорее научно-технические ассоциации. Рубеж шестидесятых-семидесятых. Новосибирск, Дубна, космонавты, телевизоры. «Экстра» — слово это стояло рядом с такими чемпионами эпохи, как «Люкс», «Фотон», «Альфа» и «Бета». За ушами поспевали и глаза — этикетка «Столичной» со сталинскими небоскребами сигнализировала о рабочих робах, одноруких кранах, песне «Не сталевары мы, не плотники». «Столичную» и «Экстру» окружали непременные сигареты (тоже «Столичные»): их белоснежные пачки, словно выходные кители военных моряков, украшали звезды; апофеоз современности довершали гнутые стеклянные пепельницы зеленого или голубого цвета, шаткие столики на трех ножках, «вшивые домики» густо накрашенных тетек. Живописные работяги были существами из другого мира. Они расхаживали по улицам в мохеровых кепках и красных матерчатых домашних тапочках. Они пахли железом и еще чем-то кислым. Они курили настоящие мужские папиросы «Блядомор». Наконец, они весело поглощали «Волжское красное» (известное под кличкой «Якорек») и языческий «Солнцедар». По утрам я бежал в школу мимо весельчака-соседа; скрюченный инвалид стоял у подъезда и ждал первых собутыльников, каждого проходящего он приветствовал бессмертным лозунгом: «Не теряйте время даром! Похмеляйтесь „Солнцедаром“!» От таких напитков работяги часто блевали; после выходных наш район напоминал поле битвы, с которого утащили все трупы, только частые лужи темно-красного цвета напоминали вчерашние оргии. О коньяке было известно одно: его пьют фраера.

Я дружил с сыном большого заводского начальника. В их квартире был бар, забитый треугольными, четырехугольными и плоскими бутылками. В бутылках томились волшебные напитки; глотнув из них, ты обнимался то с благородным елизаветинским бифитером, то со смуглым вест-индийским дикарем, то с развеселым пузатым бюргером. Абсолютно все западничество автора этих строк было впитано им по капле (больше мы не рисковали украсть) из этих баснословных бутылок. Их формы, то основательные, то декадентские, их этикетки, то барочно-пестрые, то конструктивистски-строгие, их неземной вкус: лако-красочный — чешских ликеров, лесной — английских джинов, самогонно-солодовый — британских виски, ярко-ягодный — финских настоек; все это, в конце концов, превратило меня в завзятого недоброжелателя евразийских бредней, блинно-бражного изоляционизма и уксусного морализаторства. Историю Европы и Америк я изучал не по учебникам.