Читать «На линии горизонта» онлайн - страница 22

Если взглянуть на место изнутри — то и в Агадыре, и в Нью–Йорке почти одинаково страдают от скуки. Скука бесконечности и там и тут, и тут и там. В Нью–Йорке одиночество многомиллионной толпы… В Агадыре — абсолютная опустошенность. Не видя удовольствий от жизни, боясь одиноких вечеров, и чтобы увернуться от времени и тоски, в Агадыре — просто напиваются, в Нью— Йорке же всячески изощряются: летают, нюхают, бродят, приковываются к телевизору. Некоторые агадырские обитатели пока не хмельные, то грустные, но как только выпьют лишнего, то расходятся в полную хулиганскую силу исключительно и бессмысленно. Как известно, «у них Гамлеты, а у нас Карамазовы». Однако теперь так сказать почти нельзя — Гамлеты на этой стороне Атлантики давно повывелись и превратились в банкиров. Один, правда, попался на Бродвее, привезённый английским театром, но не удалось с ним поговорить, потому как Гамлет и Офелия пели (они были рок–певцами) и вокруг них крутился босоногий голландский Национальный балет. А вот Карамазовых на нью–йоркских просторах развелось больше, чем можно себе вообразить — ко всем субъектам со всех сторон, на работе, дома сексуальные домогательства — со стороны боссов, отцов, братьев, дядьёв, инфантов. «Не приставал ли к вам ваш родитель?»

— положительный ответ оправдывает все твои прегрешения. Тайна карамазовских генов пробралась в нью–йоркское общество. По–видимому, Митя Карамазов все‑таки убежал из тюрьмы в Америку вместе с Грушенькой… Вот бы Фёдор Михайлович подивился! Одно время в Агадыре тоже стал появляться Гамлет в синей накидке — в клубной самодеятельности, — в него перевоплощался бухгалтер из Центральной экспедиции, но Гамлеты тут не прижились, остались только тени отцов.

В Нью–Йорке ты почти что нищий, в сравнении с небоскрёбами, и придавлен своим положением хижины. Масса сенсаций, многочисленных новостей. Людей бесконечно соблазняют всякими политическими трюками и мелочами. И досадно, что тебе в предместьях Нью–Йорка внимания уделяется значительно меньше, чем хотелось бы, тут масштаб безразличия крупнее. Далеко не так в агадырских предместьях, где одно твоё появление в брюках вызывает взрыв любопытства. Осмотрят со всех сторон. «Откуда это забрели по такой грязи в туфельках? А какой–такой плащ‑то развивается?» Ты почувствуешь заинтересованное отношение к себе, к твоей одежде, виду, жизни. Советы, замечания, комментарии. Участие возрастёт до невероятной степени, если ты вступишь в разговор, постепенно окажешься в положении родственника, и от этого есть кой–какая тебе польза — находишь моментально поддержку.

Нью–йоркские часто «аплодируют какой‑то козявке незначительности». Бывшие и небывшие актрисы, певцы, прыгуны, спортсмены комментируют мировые события с видом знатоков, почти как наши буровики, которые иногда высказывали свои полуграмотные, доморощенные идеи перемены миропорядка. И хотя любой встречный поперечный в Нью–Йорке быстро и чётко говорит в микрофон — слова отскакивают от языка, но большей частью это — эхо, какие‑то отражения. Не представить что бы наговорили наши буровики, если бы их пригласили к микрофону?! Наверно, ничего не могли бы сказать — по причине страха и стыда — речь привыкли пересыпать матерными словами, а говорить их нельзя, без них же лексикона не хватает, феню, жаргон не все понимают. Почему‑то не только буровиков, а многих, говорящих на гибком русском языке, охватывает паника перед микрофоном. И разговор бесконечно уснащается разными вводными «лишними» словами: значит, понимаете, относительно, как бы… Свойство языка или сознания? Всем известно, как новая русская языковая революция схватилась за свободу слова и позаимствовала многое из лексикона буровиков, — английский уже давно поднабрался свободы, и русский навёрстывает пропущенное.