Читать «Живые истории» онлайн - страница 11
Андрей Вадимович Макаревич
1968 год. Я возвращаюсь из школы. Отец дома — ходит по квартире, читает вслух журнал «Юность» — сам себе. Восхищенно: «Нет, но как пропустили?»
«Затоваренная бочкотара».
Слышу унылый голос юного эстета из наших дней: «Ну что там было запрещать? Милая такая проза, романтическая, позитивная. С юморком».
Эх, ребята…
Я не знаю другого писателя, текст которого дышал бы такой свободой. Он учил нас, затюканных совком, дышать свободой — каждой своей строкой. И вот это было — нельзя. Вся судьба его — большое чудо. В любой момент могло повернуться гораздо хуже.
А мы сидели с засаленным до прозрачности «посевовским» «Островом Крым» и до утра сочиняли — вот если бы снять такой фильм (да, конечно, никто и никогда!) — кто бы кого играл? Скажем, Андрея Лучникова? Получалось, что Янковский.
Вот и Олега нет.
И литература вроде не кончилась. Напротив — развивается в полном соответствии со временем. Сейчас такие прозаики есть — головы кошкам откусывают. А вот так свободно не дышат. Не могут. Свобода — это ведь не то, какая погода стоит на дворе и кто там у нас царь. Свобода — это то, из чего ты сделан внутри. Или не сделан.
Сейчас таких не делают.
Календарь и даты условны. Я вдруг понял, что вот сейчас закончился двадцатый век — с его революциями, Великой Победой, репрессиями, оттепелью, холодной войной, джазом, «Битлами» и Василием Аксеновым.
Земля вам пухом, Василий Павлович.
МАНХЭТТЕН
Я безумно люблю Манхэттен. Если кто-то из моих друзей оказался в Нью-Йорке впервые, я веду его на Манхэттен, и переживаю его радость и изумление вместе с ним, и вообще чувствую себя так, как будто я имею к созданию этого самого Манхэттена какое-то отношение. С чего бы это?
Я раньше думал — люблю за архитектуру. Эти великие небоскребы, рожденные небывалым полетом инженерной и художественной мысли, из зданий будущего на наших глазах превратились в милое ретро — как же летит время! И город приобрел новое обаяние: нигде в мире больше нет такого ансамбля ретронебоскребов (наши сталинские высотки, одиноко торчащие из коровьей лепешки старой Москвы, считать не будем). Вот интересно, строят на Манхэттене новые, современные высотные здания — земля-то на вес золота! — а они уже из другой эстетики. Такие сейчас строят везде — и в Китае, и в Сингапуре, и все они какие-то инкубаторские, хотя и разные, — дух изменился, мир изменился. А старый Манхэттен стоит.
Теперь понял — конечно, за архитектуру тоже, но главное — за другое: на Манхэттене как нигде чувствуется пространство личной свободы каждого человека, по нему идущего. Независимо от плотности потока. Мало того, ты вдруг понимаешь, что и ты окружен таким же собственным пространством. Надо же, а в Москве ничего похожего не ощущалось! Пространство это не мало и не велико и имеет четкие границы, как кокон, и находиться внутри него — очень непривычное и совершенно божественное ощущение. Поэтому обязательная поголовная рациональная вежливость. (Помню, любили у нас сетовать на то, что американцы-де неискренне улыбаются. Конечно, неискренне — это форма общения. И лучше формальная улыбка, чем искренняя злобная харя.) Поэтому ты можешь выйти на Бродвей в розовых колготках и с ведром на голове — никто на тебя не посмотрит. До тех пор, пока твой демарш не начнет задевать пространства личной свободы других граждан — тут тебе быстро объяснят, где ты не прав. Поэтому — калейдоскоп наций, оттенков кожи, акцентов — и все равны, даже бродяга, с достоинством стреляющий мелочь у прохожих. Лозунг «Америка для белых» умер где-то полвека назад. Примерно на столько мы от них и отстаем. Поэтому энергия города очень схожа с московской, и градус ее столь же высок, но при этом она совершенно лишена негатива и агрессии, висящих над москвичами черной тучей. Да нет, конечно, хватает и тут проблем, в том числе и этнических, и любой американец будет рассказывать вам о них до утра — я говорю об ощущении человека, приехавшего издалека и вышедшего на Манхэттен.