Читать «Путешествие из Петербурга в Москву (сборник)» онлайн - страница 165
Александр Николаевич Радищев
Цымбалда.
Корабль есть… корабль; он похож… сам на себя. А судно… продолжай, Фалелеюшка, когда будешь в Петербурге, то увидишь и корабли и суда. У нас и в песне про суда поют: «По той ли по матушке Камышенке-реке плывут, выплывают два суденышка».
Фалелей.
«Ветр надувал парусы наши…» [23] – Дядька! а что ж такое парусы? Я знаю, у матушки девки носят парусинные юбки, у Тараса-кучера есть парусинный балахон; как он сядет на козлы, то ветер его развевает… Вчера я видел, как ветр надувал юбку у Лукерьи. – Дядька! которой ей год? – Она такая хорошенькая! всегда со мной играет.
Цымбалда.
Как не верить снам!..
Фалелей.
«Гора уже нам хохолком малым являлась». – Дядька! какие на горах хохлы бывают? Я не видывал. У Митрофановых голубей есть хохлы, у Еремевниных куриц есть также хохлы; в Москве на головах у каретных лошадей хохлы ставят…
Цымбалда.
Не хохолком изволь говорить, но холмиком… хер, он, – хо; люди, мыслете, иже, – лми, холми; како, он, – ко, холмико; мыслете, ер – мъ, холмиком; а холмик – маленькая горка.
Фалелей.
«Всякая мышь…» Дядька! сыщи, пожалуй, кошку, мыши у меня съели кусок миндального пирога, что матушка мне пожаловала.
Цымбалда.
Не мышь, сударь, а мыс.
Фалелей.
Дядька! я не знаю, что такое мыс, ну так: «Всякой мыс и все берега от очей исчезали» (
Цымбалда.
Слово, есть – «се».
Фалелей.
Знаю, дядька, се же. «Се вдруг бурой свистун омрачил синее небо». Как это, дядька, быть может бурой свистун? Семка-повар – свистун великой; а бурой – жеребец, что батюшка купил на ярмонке для завода.
Цымбалда.
Не бурой, а бурной…
Фалелей.
Дядька! бывал ли кто на небе?.. Как туда ездят?
Цымбалда.
Как туда ездят, не знаю (извините, если Цымбалда не припомнил о воздушных путешествиях, позабыл Икара, Монгольфиеров, Бланшарда и прочих или их не знал), но посмотри в календарь, там говорят о небе, как будто туда ездили.
Фалелей.
И подлинно чудеса! Ты мне, дядька, рассказывал про ту картину, которая осталась в московском нашем доме после жильца.
Цымбалда.
Помню, подписана «небесная планисфера», а что такое, не знаю. На ней были всякие звери, медведи, змеи…
Фалелей.
Матушка иногда рассказывает, как змеи огненные летают по небу.
Цымбалда.
А сон мы забыли?
Фалелей.
Изволь: «Возмутилась морская вода; день переменился в ночь – смерть предстала…» Видал я, дядька, смерть, сперва написанную, а после видел настоящую смерть у того же московского жильца, который оставил картину. Ах, дядька, как она страшна! Одне ребра, ноги как спицы, руки висят, как плети, голова плешивая, глаза две дыры, нос также, рот страшнее всего, до самых ушей; зубы все наружи; батюшка и матушка так испугались, что матушку вынесли без памяти, а батюшка ушел, боялся, чтобы не съела. То-то страху было! Ну, за то жильца матушка сослала со двора на другой же день; теперь еще мороз по коже подирает.