Читать «Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества» онлайн - страница 325

<…> В половине сентября ему стало гораздо хуже. 21-го Павлов объявил, что он опасен. 22-го Майдель требовал консультации, сказал об этом самому больному.

23 сентября. Иван Филиппович приехал вечером и сказал нам: „Напрасно вы не даете ему высказаться. Это его успокоит, а если начнет он сам, поддержите разговор о завещании. Ведь и без того о нем думает, и это ему мучительно. Теперь он не в состоянии распорядиться ничем, но это пройдет, ему будет лучше, и тогда говорите с ним о завещании и кончайте это дело“.

<…> Получен был ответ из Оптина, о чем я тогда же сказал ему. До среды 26-го мы не решались прочесть самого письма, боялись все, кроме Маши, что приготовления к последней исповеди его истощат. Майдель говорил, что он боится, однако, совершенного падения сил. Лучше не было. В среду 26-го рано поутру Маша начала говорить об оптинском письме и завещании, я прочел его Петру. Он сказал: „Готов последовать совету старцев“. Заметно было, что он огорчился, понявши опасность. Я просил доктора успокоить его.

Майдель долго молчал, сидел перед ним с унылым лицом и потом сказал: „Петр Васильевич. Я обещал наперед сказать вам, когда вам нужно будет заняться вашими делами. Теперь время настало. Кончите это дело, чтобы быть покойным“. Петр понял все, пожал ему руку, благодарил за исполнение обещания и сказал, что ему это очень нужно, а мне прибавил: „Времени у меня мало для разговора, а на душе куда как много“.

<…> Тогда же он мне сказал: „Вся сила моего движимого имения в моих бумагах и книгах. Я их завещаю тебе“»

(НИОР РГБ, ф. 99, п.13, ед. хр. 30).

В архиве П. В. Киреевского сохранилось письмо В. А. Елагина к И. С. Аксакову, в котором он сообщает о П. В. Киреевском: «В ночь на 20 августа он вдруг почувствовал страшную боль в печени. 20-го написал имена людей, которых ради Бога просил освободить, хотел было послать за мною именно для того, чтобы сделать меня душеприказчиком и написать завещание. Но не хотел испугать, сам написал письмо к моей жене, в котором просил прислать меня, когда я съезжу на именины к брату Николаю, чтобы я мог читать ему громко, потому что „сам он опять несколько расклеился“. Рука была такая ужасная, что жена отправила нарочного осведомиться и между тем собралась бросить больного сына и скакать в Слободку на дрожках (лошадей для большого экипажа пока не было). Судьба так устроила, чтобы именно в этот день я уехал в Петрищево еще за два дня до именин брата. Между тем больной бегал по комнате от боли, не мог даже сидеть, пока не выбился из сил и не упал на постель, где спал. 24 августа вечером, воротившись в 11 часов ночи в Бунино, я не нашел дома жены, насилу отыскал к часу ночи свежих лошадей и от темноты поспел в Слободку только к 5 часам утра, ровно за два месяца до его последнего часа. Я нашел его в маленьком кабинете, узнал, что в ночь ему приставили 20 пиявок и что боль утихла немного, по крайней мере, позволила лежать. Я нашел его желтым, как лимон» (НИОР РГБ, ф. 99. п. 4, ед. хр. 51).