Читать «Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества» онлайн - страница 313

Но оставим «вообще» и вернемся к конкретному.

Кроме самоличного собирания, своим тихим одушевлением П. В. Киреевский сумел заразить и окружающих. Друзья-писатели собирали для него народное творчество, — и еще надо оценить, не вошло ли очень много в их «музу» невольных и бессознательных впечатлений, невольных и бессознательных отражений от этого собирания народных песен и через это, от ознакомления с русским крестьянином, с русским простолюдином, с деревенским стариком-певцом. Так, для него собирала песни вся семья поэта Языкова и прислала ему множество их, записанных в Симбирской и Оренбургской губерниях (родина Языковых). Пушкин прислал ему тетрадь песен, записанных в Псковской губернии; Кольцов — песни, им собранные в Воронежской губернии; Гоголь прислал разрозненно собранное при его вечных поездках по всей России. Это — поэты. В то же время Снегирев, из которого развился впоследствии такой археолог-этнограф, прислал ему песни, собранные в Тверской и Костромской губерниях, Кавелин — из Тульской и Нижегородской, Вельтман — из Калужской, Шевырев — из Саратовской, Рожалин — из Орловской, А. Н. Попов — из Рязанской, Трубников — из Тамбовской, Гудвилович — из Минской, Даль — из Приуралья; раньше еще прислал ему (за границу) песни Максимович. Наконец, он приучил к этому делу совсем юного Стаховича, а в самом начале толкнул на дело записывания песен прямо из уст народа П. И. Якушкина. По его указанию и на его средства Якушкин обошел пешком Костромскую, Тверскую, Рязанскую, Тульскую, Калужскую и Орловскую губернии.

Таким образом, эта тихая и скромная душа сделалась источником огромного движения, просветительные и зиждующие размеры которого можно сравнить только с Петраркою и другими гуманистами, бросившимися в XV веке на разыскание утраченных или потерянных манускриптов греческих и римских поэтов и историков. Киреевский так же начал эпоху «возрождения Древней Руси», — основной Руси, — как гуманисты начали «возрождение греко-римского гения». И как там движение продолжалось век, так дело Киреевского продолжалось все 70 лет XIX века и, конечно, займет еще не одно десятилетие в XX веке.

Плод его работы, его совершенно новаторского метода искать и находить лучше всего можно осязать, сравнив, например, величественную, «в стиле Растрелли», — «Историю Государства Российского» Карамзина с простым, житейским «Курсом русской истории» Ключевского. Две разных истории и как будто — разных существ. В одном — стены и башни, высоты и высоты, везде «Иоанны» и нигде «Ивана». А ведь звали-то современники просто «Иван Васильевич», и так называет Грозного народная песня. У Ключевского — то болотце, то лесочек, там записанный «говорок» народный, выдумка, легенда, все приведено, и мы с удовольствием говорим: «это — наша история». Но начал это все Петр Васильевич Киреевский. Он сам так жил в своей Киреевской Слободке, доставшейся ему после раздела, в 17 верстах от Орла. «Просто степной помещик, — с усами, в венгерке, с трубкой в зубах и с неотступно следовавшим за ним всюду водолазом Кипером, которого крестьяне называли Ктитором». П. В. Киреевский любил и охоту. Зная семь языков и с ними впитав дух стольких же культур, — он сознательно, твердо раньше своего старшего брата Ивана предпочел всем им деревенскую и сельскую культуру Руси, Псковскую и Новгородскую тоже деревенщину, и совершенно не имел иного отношения к общечеловеческим идеалам истины, красоты, справедливости, чем просто русское к ним отношение, русское чувство этих идеалов. Соединяя с этим русским чувством огромное европейское образование, он открыл ворота русской смелости — смелости называться собою, чувствовать, как чувствуется самому русскому, думать, как думается самому русскому, никому не вторя, никому не подражая.