Читать «Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества» онлайн - страница 181

Особенное внимание Киреевский в своей статье обращает на почти полное отсутствие песен об «эпохе так называемого татарского ига». «Такое отсутствие воспоминаний об этой эпохе, — говорит он, — может служить сильным свидетельством против лиц, называющих это несчастное время эпохою татарского владычества или ига, а не эпохою татарских опустошений, как было бы справедливее». Примечания подобного рода характеризуют источники, из которых вытекал у П. Киреевского живой интерес к изучению произведений народного творчества. «Великому печальнику за русскую землю», как называл Петра Киреевского Хомяков, так и не пришлось увидеть в печати в полном виде свое собрание, труд многих лет, исполненный с такой любовью и с таким знанием дела.

П. В. Киреевский считается одним из первых по времени и наиболее влиятельных и крупных представителей того направления русской мысли и литературы, которое возникло в начале сороковых годов и известно под именем славянофильства. Герцен ставил его особенно высоко в ряду других славянофилов. Значение его, однако, в выработке славянофильского учения пока мало выяснено и недостаточно определено.

Главным образом, по-видимому, оно сводилось к непосредственному влиянию его личности. Хомяков говорил, что не видывал человека с большими миссионерскими способностями, и положение, занимаемое Петром Киреевским по отношению к старшему брату Ивану, может, кажется, служить тому подтверждением. С самых первых лет детства оба брата были почти неразлучны и связаны друг с другом самою нежною и горячею дружбой. «Сегодня рождение брата, — писал И. В. Киреевский домой из Берлина, — этот день должен быть для всех нас святым: он дал нашей семье лучшее сокровище. Понимать его возвышает душу…» Петр Васильевич Киреевский, в свою очередь, писал из Мюнхена матери о брате: «Вы знаете, что он тот перл, которым вы всего больше можете гордиться, что драгоценнейшая награда, данная вам судьбой за чистую бескорыстность всей вашей жизни, он — лучший из ваших детей! И этому первенству я не завидую, но горжусь тем, что вижу его высокое место». Несмотря на все это, сначала они расходились в убеждениях относительно самого жизненного для того и другого вопроса — во взглядах на русский народ и основы его жизни и просвещения, но потом, в непрерывном общении и живом, страстном обмене мыслей и изучений, взгляд старшего брата постепенно изменялся, тогда как исконное, заветное убеждение младшего еще более крепло и определялось. В результате оба являются замечательными деятелями русского общественного и народного самосознания, первый преимущественно путем теоретического выяснения и определения русской народной самобытности и основ самобытного русского просвещения, второй практическим путем непосредственного общения с народом и подвигом собирания в нем живых памятников его духовной жизни, произведений его поэтического творчества; представляя живой пример духовного взаимодействия, братья по характеру и способностям своим взаимно как бы дополняли друг друга в том деле, которому посвятили свою жизнь, так что, по замечанию Хомякова, в сущности, невозможна отдельная биография того или другого из них, возможна только биография братьев Киреевских. Отличавшие Петра Киреевского сила ума, самостоятельность мысли, глубина чувства, горячность убеждения, многосторонняя образованность в связи с неотразимым обаянием чистоты и теплоты душевной должны были несомненно оказывать большое влияние на людей, близких к нему по направлению мыслей, если эти высокие духовные его качества признавались и ценились людьми, и не разделявшими его взглядов. «На днях я был в Орле, — писал однажды И. С. Тургенев, С. Т. Аксакову, — и оттуда ездил к П. В. Киреевскому и провел у него часа три. Это человек хрустальной чистоты и прозрачности — его нельзя не полюбить». «Как мне жаль обоих Киреевских — передать вам не могу», — писал он же в начале 1857 года, после смерти одного за другим обоих братьев.