Читать «Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества» онлайн - страница 161

Оставив редакцию «Москвитянина», Киреевский летом 1845 года уехал в Долбино и прожил там год с лишком, до осени 1846 года. 1846 год был для него, по его собственным словам, одним из самых тяжелых в жизни. Один за другим скончались в это время Дм. А. Валуев, А. И. Тургенев, А. А. Елагин, Н. М. Языков, все люди, близкие и дорогие Киреевскому; наконец, в тот же год он потерял дочь. В литературной деятельности Киреевского произошел новый перерыв: в течение семи лет он не печатал ничего.

В начале 1852 года Кошелевым, под редакцией И. С. Аксакова, был издан «Московский сборник», и в первой книге его Киреевский напечатал, в виде письма к графу Е. Е. Комаровскому, статью «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России». Статья эта заключает в себе большей частью мысли, уже высказанные Киреевским раньше в прежних литературных произведениях его, но, по законченности развития основных положений, определенности и последовательности их изложения, считается особенно значительным, капитальным трудом автора. По мнению Киреевского, европейское просвещение, достигнув во второй половине XIX века полноты своего развития, породило конечными своими результатами всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды, потому что самое торжество ума европейского обнаружило односторонность его коренных стремлений, общий вывод из всего богатства знания представил только отрицательное значение для внутреннего сознания человека. Западный человек «верил, что собственным отвлеченным умом может сейчас же создать себе новую разумную жизнь и устроить небесное блаженство на преобразованной им земле». Но самый отвлеченный разум дошел до сознания своей ограниченной односторонности и убедился, что высшие истины ума и его существенные убеждения лежат вне отвлеченного круга его диалектического процесса. С утратой веры во всемогущество разума оставалось либо «довольствоваться состоянием полускотского равнодушия ко всему, что выше чувственных интересов и торговых расчетов», либо «возвратиться к тем отвергнутым убеждениям, которые одушевляли Запад прежде конечного развития отвлеченного разума»; ни то, ни другое было невозможно для людей, которые были не в силах «вынести ни жизни тесно эгоистической, ни жизни односторонне умственной, прямо противоречащей полноте их умственного сознания», и большинство мыслителей европейских «обратились к тому избегу, что каждый начал в своей голове изобретать для всего мира общие начала жизни и истины, отыскивая их в личной игре своих мечтательных соображений». Ввиду такого состояния умов в Европе многие в России, «убедившись в неудовлетворительности европейской образованности, обратили внимание свое на те особенные начала просвещения, не оцененные европейским умом, которыми прежде жила Россия и которые теперь еще замечаются в ней помимо европейского влияния», начались живые исторические разыскания в этом направлении, сличения, издания…