Читать «Польско-русская война под бело-красным флагом» онлайн - страница 115

Ну, теперь все путем. Мы выходим. Идем покорно, даже без наручников, потому что нас уже научили: что бы ты ни сделал или ни сказал, на все есть бесчисленные параграфы, каждое твое слово будет вывернуто наизнанку и использовано против тебя.

— Твою мать, — только и повторяет Левый, — гребаная фирма, гребаная фирма.

Тут начинаются разные святые инквизиции, сначала нам делают фотографии паспортного формата, и я переживаю, что плохо вышел. А потом комната номер двадцать два, а Левого в какую-то другую. Меня определили именно в двадцать вторую, куда шакал ведет меня за плечо, я еще слышу, как он по радио говорит: веду его в двадцать вторую, пусть там Масовская снимет показания, и точка.

Я уже совсем равнодушен к тому, что со мной делают, но меня вдруг настораживает фамилия. Потому что я ее уже где-то слышал, не знаю точно где, но во мне оживает надежда, что, может, еще удастся как-нибудь выкрутиться по знакомству, поздоровкаться тут и там, сказать что-нибудь приятное, замолвить словечко как за меня, так и за Левого, и все путем, все утрясется, они еще в ручку нас поцелуют на прощание, а следы нашей обуви обведут красным фломастером, тут ходили Анджей «Сильный» Червяковский и Матвей Левандовский «Левый» — мученики анархической революции в Польше, несправедливо обвиненные и арестованные в облаве 15 августа 2002 года в восемь часов вечера. А в комиссариате вообще зафигачат мемориальный музей, ну, городской совет учредит, а за стеклом на манекене повесят мои джинсы и куртку, на отвороте куртки ордена за верность идеалам анархизма, за ниспровержение фашизма и жестокое избиение фашистских туристов. А джинсы еще с пятном, с памятной реликвией от Мисс зрительских симпатий Дня Без Русских. В музей валят толпы, прикладывают руку к стеклу, и от этого у них в течение нескольких дней все исцеляется, и прыщи, и сыпь, и даун, все болезни вдруг как рукой снимает, а тем девушкам, которые уже после, а хотят, к примеру, быть еще до, все что надо отрастает назад, и они могут спокойно, без угрызений совести выходить замуж, а в случае переписи населения и инвентаризации спокойно ставить себе десять пунктов из десяти в рубрике «чистота и невинность». Ну, я при таком раскладе тоже ушами хлопать не буду, забомблю себе какой-нибудь прикид покруче и стану директором всей этой конторы. Вход — десять злотых, исцеление — пятьдесят, птичье молоко — злотый за штуку плюс за коробку сорок грошей (пакетик — 50), экскурсия на могилу Суни — тридцать злотых плюс по десять с рыла за автобус, совет Али — двадцать, хотя тут я не уверен, правильная это такса или нет, потому что на самом-то деле ее советы яйца выеденного не стоят, а я не хочу морочить людей шарлатанством и пророчествами секты New Аде. Меня интересуют только чистая анархо-левацкая сущность всех вещей и корабли свободы, плавающие по морю свободы.

А пока я себе все это думаю, представляю, вижу глазами своей души, вдруг открывается дверь. И из нее выходит какой-то мужик, который вообще отношения к этой истории не имеет, просто он один из своры статистов, которые задействованы в этом фильме. Но я его сразу примечаю, потому что с ним что-то не так, и это напрямую связано с комнатой, в которую он, наверное, вошел с улыбкой, полный оптимизма и с прямым позвоночником, а выходит с прогрессирующим прямо на глазах сколиозом и горбом, в котором хранит запас воды для излечения морального бодуна, и вся эта его метаморфоза — прямое следствие одного посещения комнаты номер двадцать два. Лампа в глаза, психические пытки, признавайся, что среди русских имеются твои двоюродные братья и сестры, у нас есть доказательства, есть твои фотографии, типа патриот, а стержни для авторучек своим детям покупал у русских, вот, получай за это лампу в глаза, получай за это сколиоз. За машинкой сидит какая-то левая машинистка и записывает все, что он сказал, но не так, как на самом деле, а так, как ей больше нравится, потому что как бы вопрос ни был сконфигурирован, она все равно запишет: да. Да, допрашиваемый выказывает прорусскую ориентацию; да, он хочет, чтобы русские захватили Польшу; да, он клянется именем Польши, что это не русские отравили реку Неман. А все только потому, что «нет» в этой машинке не работает, этого слова как раз нет на клавиатуре. И не было, его еще до польско-русской войны ликвидировали, вырвали еще когда допрашивали художников, связанных с «Солидарностью».