Читать «Самоликвидация» онлайн - страница 59

Адам

У меня двое детей Двое полуевреев Кто расскажет им об Освенциме Кто скажет им, что они евреи

Юдит

Все ушло чем я восхищалась в тебе Ты стал слабым истеричным трусливым           и остроумным

Адам

Путь они узнают это не от еврея Я сам им расскажу Чтобы они учились не страху

Юдит

Но тебя ведь уже одолевает страх Как хорошо мне известно это Адам Как я этого не хотела В этом вся моя жизнь с Б. Иногда он срывался терял самообладание Стыдно жить кричал он хватаясь           за голову Стыдно жить Стыдно жить Люби меня умоляла я его Умоляла возьми себя в руки Стыдно жить Стыдно жить Люби меня умоляла я…

(Внезапно смолкает. Недолгая тишина.)

Адам

То есть… любить?

Юдит

Это наш единственный шанс.

Адам

Любить! (Внезапно принимается хохотать.)

Юдит

Любить! (Истерический смех заражает и ее.)

(Адам хватает со стола какой-то легкий предмет — скажем, пачку сигарет — и бросает его в Юдит. Юдит тоже хватает что-то — скажем, подушку со стула — и целится ею в Адама.

Между ними разыгрывается нечто вроде дуэли: это игра, но в ней есть что-то жестокое, что-то опасное. Летят предметы, подхваченные со стола, со стульев, и вместе с ними перелетает от Юдит к Адаму, от Адама к Юдит слово, которое они выкрикивают с разной интонацией, с разным эмоциональным наполнением.)

Оба

Любить! Любить! Любить… Любить! (Летают в воздухе слова, летают в воздухе предметы.)

ЗАНАВЕС

Кешерю уронил с переносицы очки для чтения, висящие на цепочке, и устремил неподвижный взгляд на плавающие в воздухе, в лучах льющегося в окно предвечернего солнца, пылинки, похожие на каких-то отвратительных микробов, которые устроили в комнате свой торжествующий хоровод. Как каждый раз, когда он брал в руки пьесу, его и сейчас охватило неприятное чувство, будто его обманули и ограбили. Была среди рукописных заметок ремарка, своего рода напоминание, которое авторы часто записывают для себя — на бумаге или на магнитной ленте, — чтобы в творческом порыве не забыть о том, что они, собственно, пишут. Ремарку эту Кешерю сейчас не стал выводить на экран: он читал ее столько раз, что давно выучил наизусть. «В основе этой пьесы, — говорилось в ремарке, — лежит роман. Таким образом, реальностью произведения является другое произведение. К тому же это другое произведение — роман — в полном объеме нам не известно. Не известно в такой же степени, как не известен и не понятен Сотворенный мир: то есть оно для нас столь же смутно, сколь смутен для нас этот мир, который мы называем и другим словом — „реальность“. Он, этот мир, в такой же степени фрагментарен, но в такой же степени и познаваем: ведь живем мы в соответствии с логикой его, данного нам мира».