Читать ««На пиру Мнемозины»: Интертексты Иосифа Бродского» онлайн - страница 10
Андрей Михайлович Ранчин
Ну, вот и кончились года, затем и прожитые вами, чтоб наши чувства иногда мы звали вашими словами — («Памяти Е. А. Баратынского», 1961 [I; 61])
могут быть сочтены автометаописанием его поэзии в целом.
«Риторический» подход проявляется и в перекодировании личных, индивидуальных событий на язык традиционной культурной мифологии. Так, измена М. Б. превращается в оставление Ариадны Вакху («По дороге на Скирос»), разлука с сыном становится не-встречей Одиссея с Телемаком («Одиссей Телемаку»), а Советский Союз — императорским Римом («Post aetatem nostram», «Письма римскому другу»).
Мотивная структура
Мотивы одиночества и отчуждения.
Эти мотивы относятся к числу поэтических инвариантов Бродского.
Лирический герой Бродского отчужден и от людей, и от вещей:
Вещи и люди нас окружают. И те, и эти терзают глаз. Лучше жить в темноте. <…> Мне опротивел свет. <…> Я не люблю людей. («Натюрморт», 1971 [II; 270–271])
Повторяющейся образ, воплощающий разрыв и одиночество лирического героя, — гибнущий корабль:
Я бы заячьи уши пришил к лицу, наглотался б в лесах за тебя свинцу, но и в черном пруду из дурных коряг я бы всплыл пред тобой, как не смог «Варяг». Но, видать, не судьба и года не те. («Навсегда расстаемся с тобой, дружок», 1980 [III; 12])
Кругосветное плаванье, дорогая, лучше кончить, руку согнув в локте и вместе с дредноутом догорая в недрах камина. Забудь цусиму! («Восходящее солнце следит косыми…», 1980 [III; 19])
Лирический герой Бродского — сирота, отщепенец:
<…> Ты и сам сирота, отщепенец, стервец, вне закона. За душой, как ни шарь, ни черта. («Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве», 1980 [III; 8])
Если герой Бродского не один, то он и другой — это не двое, а два одиночества. Два существа, одиноких в мире и отчужденных друг от друга. Таковы «Я» и муха, его alter ego:
И только двое нас теперь — заразы разносчиков. Микробы, фразы равно способны поражать живое. Нас только двое. <…> <…> И никому нет дела до нас с тобой. <…> («Муха», 1985 [III; 102–103])
Одинок не только лирический герой Бродского, одинок и сам Бог. И их одиночество схоже:
И по комнате точно шаман кружа, я наматываю, как клубок, на себя пустоту ее, чтоб душа знала что-то, что знает Бог. («Как давно я топчу, видно по каблуку», 1980, 1987 [III; 141])