Читать «НЕПУГАНОЕ ПОКОЛЕНИЕ» онлайн - страница 47

– Ну, может, в армию надо было его сдать? У вас же такие возможности. В какую-нибудь часть, где порядки построже.

– Кто ж их возьмет в армию. Никто не хочет за них отвечать. Никому они не нужны. Потому что они за себя не отвечают…

Александр Дубравин за время службы много чего уже повидал. В прошлый призыв он ездил «покупателем» в Среднюю Азию, а если быть совсем точным, в Ферганскую долину. Везли они тогда целый эшелон узкоглазых узбеков. И это была песня! Узбеки ели всю дорогу жирный ароматный плов до тех пор, пока он не испортился. После чего сержанты повыбрасывали его из окон. А самое главное – почти у каждого из них в загашнике были зелененькие твердые или липкие, как пластилин, кусочки гашиша. Узбеки не жрали водку, как русские призывники. Они забивали косячки и оттягивались с помощью плана. Они-то и привезли анашу в части. А потом с посылками пополняли ее запас. Правда, посылки, бывало, и проверяли особисты. Но тогда они приспособились получать их по-другому. Через местных.

Многие тогда стали покуривать. Так что, бывало, забредет он в роту по каким-нибудь делам к знакомому старшине, а тот сидит в каптерке с дружками и кумарит. Дым стоит такой, что хоть топор вешай. И запах, особый едкий запах анаши, или, как ее еще по-научному величают, марихуаны. Дубравин научился безошибочно отличать среди тех, кого притаскивали сержанты на губу, таких обкуренных – по их глупому хихиканью, стеклянным глазам и обжираловке. Как увидит в столовой бойца, навалившего в алюминиевую миску с краями овсяной каши, так сразу соображает: «Ну, значит, вчера в роте кумарили». Он и сам как-то попробовал. Но не понравилось. Да и не хотелось. Но это считалось не то чтобы в порядке вещей – просто офицеры как-то свыклись. Не очень вредно. Да и в основном узбеки смолят.

А вот такого, чтобы со шприцем баловались, он не слыхал. Была пара бойцов, которые «колеса» глотали, но это считалось в армии западло. А тут мальчики и девочки из, по понятиям Дубравина, очень благополучных и богатеньких семей садились на иглу. Не-е, такого он еще не видел.

Но самым диким ему казалось не это. А то смирение, с которым принимала мать все происходящее. Как медик с огромным стажем, она с самого начала поняла, что у ее мальчика одна дорога – в могилу.

– А они долго не живут, Саша! – продолжала она свой рассказ. – Лет пять – самое большее. Вот и Гера как-то домой приходит, я у него спрашиваю: «Как там Гриша?». А он мне отвечает: «Гриша умер вчера!».

Но он пытался бросить это. Как у них говорят, хотел слезть с иглы. Последние две недели не кололся. Говорил: «Мама, я смогу». Они с театром должны были уехать на гастроли. И он уже с ними не общался две недели. А я надеялась, что уедет он на месяц и вдруг порвет. Но я как чувствовала. На вокзал его провожать пришел этот их, бородатый такой. Он ему, наверное, и дал все…

Дубравин, потрясенный, слушал ее рассказ. Она не плакала. Не рыдала навзрыд. Только говорила. И он понял, что она уже все выплакала, вымучила.

– А я его для себя давно похоронила, – продолжала свою повесть майор Берестецкая. – Я все время ждала, ждала этого. И это самое тяжелое. И вот вчера позвонили. Что он лежит в поезде на верхней полке. Все думали, что он спит. А потом начали его будить. А он не просыпается. И не проснулся. И не проснется.