Читать «Смоленское направление - 4» онлайн - страница 17

- Михайловское артиллерийское. Выпуск одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

- Ускоренные? Чин прапорщика и на передовую?

- Нет. Отучился от и до. А вот на передовую я не попал. Не по совести мне стало Керенскому и иже с ними служить. В отставку подал.

- А большевикам, значит по совести?

Ну не хотел Дистергефт отвечать на этот вопрос. Врать не хотел, а правду и сам не знал. Посему и ответил так, как тот комиссар из восемнадцатого года, вопросом на вопрос.

- А Вы кому служите?

- Земле Российской! Ей и только ей. Она меня вырастила, выкормила и всему обучила. И сейчас она в опасности. Родина-мать зовёт землю Священную защищать. Пришло время долги отдавать.

"Все тогда говорили, что воюют за землю Русскую. Только одни обещали дать её больше, а другие оставить, как оно есть. Вот и проиграли в итоге все. Господи, нет для России времён хуже смуты. И сейчас смута начнётся. Те, кто пожалел, что за землю воевал и ничего толком не получил снова за винтовки возьмутся. Злобу свою на остальных вымещать. А что я? За большевиков пошёл, потому что они новый мир, равенство и братство обещали? Нет. Просто за другом, за компанию пошёл. А сейчас … верно говорит хозяин дома: Родина-мать зовёт. Только что я один сделаю? Хотя, какой-то план у него есть". - Подумал про себя Петер и произнёс:

- Я вижу, Вы что-то задумали? Так знайте, служить Отечеству у Дистергефтов в крови. Видимо, действительно настало время отдавать долги. Можете рассчитывать на меня.

- Я рад, что Вы меня поняли, Петер Клаусович. Вы же немец? Поволжье?

- Немец! Никогда этого не скрывал. Из Судака, это в Крыму.

- Приходилось там бывать. Климат просто великолепный. Родители, родственники там остались? Собеседник отрицательно мотнул головой.

- Перебрались обратно, в Швабию. Вот судьба-то, откуда пришли, туда и вернулись. По окончанию службы, если оставались в живых, Дистергефты заканчивали свой век в Судаке. Вы правильно подметили, великолепный климат. А что ещё нужно человеку, в чьих лёгких больше пороха, чем воздуха? У меня две сестры, младшие. Тринадцатого ноября двадцатого года отец сражался под Симферополем, добровольцем, а потом на яхте добрался до Констанцы. У нашего соседа по улице яхта своя была, он и увёз моих, от греха подальше. Спустя годы я узнал, что иного выхода для них не было.

- Переписываетесь?

- Как сказать, по почте боялся, только весточки передавал. Есть у меня в Берлине коллеги, будь они неладны, через них и посылал. Ну и они соответственно, мне от моих слали.

Сигарета в руках Петера стала тлеть почти у пальцев, и он стал смотреть по сторонам, куда бы выкинуть окурок. Увидев, как я показываю на старое ведро, он с благодарностью кивнул и ловко зашвырнул остаток сигареты, как гаубичный снаряд, по крутой параболе.

- Петер Клаусович, оставьте его себе, - сказал я, протягивая портсигар, - нам ещё многое надо успеть перед моим отъездом.

***

Дел и вправду было не впроворот. В некоторые свои возможности я решил посвятить Петера Клаусовича. Первый раз в сорок первом году я появился в мае, на праздник. Пришлось навестить близлежащий районный центр. Причиной этого была проверка телефонного кабеля, проложенного в основном по дну реки. В усадьбе была прямая связь с почтой Хиславичей, о существовании которой почтовые работники даже не догадывались. Для них мой звонок воспринимался как иногородний, и я мог связаться практически с кем пожелаю. Подняв трубку и поняв, что "халявы" почему-то нет, а сигнал поступает, я собрался в дорогу и вышел за дверь. Каково было моё удивление, когда я застал во дворе то ли беглого зека, то ли заплутавшего путника, пытавшегося вскрыть амбар. Вытащив пистолет, я направился к нему, и ничего умнее не придумал, как окликнуть несчастного. Только я крикнул, как тут же получил удар в грудь, слившийся с сухим треском выстрела. Подельник ломавшего дверь амбара стоял чуть в стороне и стал мне виден в самый последний момент. В руке у него был револьвер, едва видневшийся из широкого рукава пиджака, явно с чужого плеча. Сам он был маленький, метра полтора, в кепке надвинутый на самые глаза. От неожиданности я упал, выдохнув что-то короткое и нечленораздельное. Бронежилет защитил, но в груди просто горело огнём. Мужичок возле амбара обернулся, небрежно бросил взгляд и вновь занялся своим делом, обронив пару слов на каком-то суржике, похожем на польский язык. Меня посчитали убитым. Теперь, когда стрелявший приблизился, я смог разглядеть этого человека: пиджак не виноват в том, что висел на нём, он был пошит на обычный рост и на обычного мужчину. Просто стрелок был уж очень щуплым и походил на подростка, но с оружием в руках, а это решало всё. Как только подросток обрадовано известив своего приятеля звонким голосом по-русски о новых сапогах, я выстрелил. Сначала в коротышку с револьвером, а потом во второго. По два выстрела на каждого. Низкорослый согнулся пополам, обхватив руками живот, упал на колени, и заскулил, подвывая нечеловеческим голосом. Стоявший у амбара не упал, хотя я был уверен, что попал в него, только присел и швырнул в меня молоток. С десяти шагов он промахнулся на какой-то сантиметр от моей головы. Ещё две пули в него, одна из которых угодила в шею и кровь брызнула как из лопнувшего шланга. Несмотря на рану, он ещё сделал пару шагов, и я всадил в прущего на меня как танк здоровяка остаток магазина. За эту минуту я взмок, ощутив, как пот бежит по спине. Всё же молоток чуть не убил меня. Отдышавшись, я встал с земли и смахнул кепку с мелкого. С револьвером была женщина. Короткая стрижка под мальчика, подведённые глаза и румяна на щеках. Её спутник, настоящий атлет, с которым не захочешь встретиться в рукопашной, имел в кармане на груди золотой крест четвёртого класса. Таким награждали только наиболее отличившихся польских офицеров. Каким образом они угодили сюда и что собирались делать я так и не узнал. Ни бумаг, ни каких-либо документов с ними не было. Не стала стрелять бы в меня женщина, может, и разошлись бы миром. А с ворами и убийцами, каковы бы не были их заслуги в прошлом, разговор короткий - смерть. Именно тогда я установил камеры наблюдения, замаскировав под скворечники, и не выходил за дверь, пока не просматривал хотя бы получасовую запись, не считая наблюдения в реальном времени.