Читать «Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник)» онлайн - страница 134
Дмитрий Губин
2008
НЕСВАРЕНИЕ ОТ УСПЕХОВ
План в том, чтобы втихаря напоить тебя за обедом (доливая вино, хотя их не просят), а потом зашторить иллюминаторы и пригасить свет. И все, ты покорно раскладываешь кресло в горизонталь, превращая в кровать, закутываешься в плед, и сопишь, словно в шляпе малиновой ежик резиновый с дырочкой в правом боку.
Тебя настойчиво погружают в анабиоз, как в фильме «Пятый элемент» – все, кто летал «Люфтганзой» на другой континент, смеются: «Очень похоже!»
Кстати, подозреваю, что розетки в 110 вольт, вмонтированные в кресла, у них не работают по той же причине – чтобы ты мог зверушкой когтями скрести по клавиатуре ноутбука, только пока живы батарейки, а живут они как раз до обеда, а потом стюардессы заученно разводят руками: ах, какая жалость, Mein Lieber Herr! Удивительно, но на предыдущем рейсе все было в порядке.
А самое вязкое, непонятное – это из анабиоза выходить. За час до посадки. Потому что сначала не помнишь, куда летишь. Потом, по изображению на мониторе, осознаешь – впереди франкфуртский (или мюнхенский) хаб, а вот откуда летишь, нужно вспоминать еще секунд 20, и если я опишу, как возвращается воспоминание о дорогах Массачусетса, или об ужине в музее Эвы Гарднер, это не будет воспоминанием. Это будет значить, что я уже приземлился во Франкфурте (или Мюнхене), принял душ в бизнес-зале, пересел на самолет до Москвы (или Питера), добрался до дома, проверил название музея по Yandex.
В «Яндексе» найдется все.
В голове это все не укладывается.
Нос больше не запоминает запахов Duty Free, которые так волновали, когда только начинал выезжать за границу, и одеколоны на полках были увертюрой к опере, которую ты ждал, начиная с ариетты командира экипажа. Память больше не удерживает людей, она больше не поддерживает личные отношения, как поддерживают потолок арки венецианского палаццо, которое миллионерша и покровительница искусств Эва Стюарт Гарднер разобрала по кирпичику и перевезла в Бостон в начале XX века, нашпиговав затем Вермеером, Рембрандтом, Веласкесом и прочим Дега, потому что тогда это был нормальный ход – разобрать в Европе и вывезти в Америку (надо ли говорить, что я успел побывать на www.gardnermuseum.org, пока писал эту фразу?)
Память уже не удерживают ту милую, разгорячившуюся англичанку, лет 45 (но выглядела сильно моложе), действительно милую, она после шампанского хохотала и била меня по руке – you naughty, Dmitry, you naughty! – в ответ на рискованную шутку. У нее были такие зеленые ирландские глаза, и остатки либо сведенных, либо просто исчезнувших с возрастом веснушек, которые вновь появлялись, когда она смеялась, несмотря на то, что и глаза и веснушки я придумал только что, потому что, черт побери, я не помню цвет ее глаз.
Я не помню ее имени, длины юбки, цвета соскочившей и болтающейся на носке туфли (она раскачивала ногой с соскочившей туфлей, сидя на низких перилах балюстрады), и это я тоже выдумал, потому что рыться в так и не разобранных визитных карточках, чтобы найти ее имя и место работы, нет сил.
У меня сложена в пакетик пара сотен визитных карточек, в тщетной надежде оцифровать имена, телефоны, явки, пароли – и добавить к тем трем с половиной тысячам записей с персональными данными, что уже хранятся в Outlook.
Когда ты знакомишься более чем с 50 новыми людьми в месяц и совершаешь более, чем 2 поездки за границу в месяц, весь мир превращается в эти неразобранные карточки, засунутые в пакетик.
Потому что ты перестаешь воспринимать мир чувственно и завоевывать его в буквальном смысле, в каком спортсмены завоевывают свои секунды, сантиметры и медали, и сам превращаешься в оцифрованную визитную карточку, которую несет по проводам всемирный компьютер, раз в три года корректируя должность и телефон. Это не тебе, а твоей карточке пришло с утра 40 писем (среди них – 10 приглашений: если разобраться, то приглашений обменяться информацией еще примерно с 30–50 карточками), это твоя карточка слушает La Traviata в La Scala (с последующим ужином со спонсорами прослушивания), это твоя карточка обсуждает, где встретиться за бизнес-ланчем – в «Аисте» или «Турандот».
Потому что не-карточка хотела бы столоваться каждый день в кавказском шалмане «Бурчо», или в грязноватой китайской «Дружбе», но там оцифрованных нет. Ты – карточка, функция, ты перестал воспринимать людей как людей и мир как мир и перешел на обработку информационных потоков, – вот потокам и не мешай.
Да я вот несколько месяцев уже не мешаю.
Но знаете, куда вас всеми кругами веду? Ну уж, не к Вельзевулу. А к последней технократической иллюзии: что «правильной» (вот уж насквозь фальшивое слово!) жизненной логистикой, грамотным тайм-менеджментом и прочим рациональным устройством можно свою жизнь как-нибудь обустроить, как земским устройством Солженицын надеялся обустроить Россию.
Не выйдет. Гангрена не лечится аспирином. Если ты понимаешь, что лица, события, континенты, ужины не перевариваются организмом и не дают ничего, кроме денег, – это значит, что из тела понемногу уходит душа и пора выбирать.
Я, конечно, про судьбу солженицынских поучений помню, а потому никого не учу. Просто недавно, урвав случай, я выпрыгнул из этого офисного колеса, где раньше вертелся белкой. Ушел в частную жизнь. И ныне я поглощаю лишь то, что хочется и что я в состоянии переварить. Вокруг теперь деревья парка; я еду на велосипеде; ужинать у Новикова или Делоса смешно. Я не помню, какой фирмы на мне велобрюки, а также куртка и толстовка-джерси, – но они удобны.
Стопочка оставшихся от прежней жизни визитных карточек потихоньку тает, как культурный сугроб, описанный Мураками.
Кстати, я теперь очень много читаю.
И куда больше, чем прежде, пишу.
И, судя по тому, что вы этот текст до конца дочитали, – это хороший баланс.