Читать «Убийство президента Карно» онлайн - страница 19

Перед приговором он, по ритуалу, огласил свою «декларацию». Председатель запретил ее печатать. Вероятно, Казерио сказал то, что тысячу раз до него говорили другие анархисты. Мысли его были просты и примитивны. Сказать новое ему было бы и трудно: анархистское учение уходит в глубокую древность. Альбер Делакур, относящийся к этому учению сочувственно, в числе первых анархистов несколько неожиданно называет — Калигулу и Нерона!..

Присяжные совещались только десять минут.

Последовали обычные формальности. Они длились почти две недели. Тем временем в своей камере №41 Казерио читал «Дон Кихота», — в этом можно усмотреть некоторую символику (Равашоль читал Бакунина). Попросил также дать ему популярный астрономический труд Фламмариона, но остался им недоволен: «Да он теист!» Сам он был атеистом и от бесед со священником отказался. Чувствовал он себя очень плохо. Власти поддерживали его укрепляющими лекарствами, давали ему ежедневно по утрам шоколад. Эта заботливость в отношении людей обреченных всегда производит странное впечатление.

Казнь была назначена на 16 августа. Гильотину поставили у тюрьмы на углу улиц Смита и Сюшэ. Снова были со браны жандармы, муниципальные гвардейцы, — глухие слухи не прекращались. Дейблер привез из Парижа свою машину. В газетах того времени можно найти подробное описание казни. Некоторые журналисты говорят, что в последние минуты Казерио потерял самообладание. Но профессор Лакассань, бывший в его камере и сопровождавший его к эшафоту, пишет: «Он вел себя мужественно — без хвастовства, без щегольства, однако и без слабости!» Отказался от полагающихся рома и папиросы. На эшафоте прокричал: «Мужайтесь, друзья! Да здравствует анархия!»

XII

Вопреки надеждам Казерио, со времени его казни анархистское движение во Франции пошло на убыль. Почему была «вспышка» полвека тому назад, неясно, как неясно и то, почему она быстро прошла. Кажется, в наши дни в анархистских кругах намечается некоторое оживление, не выливающееся, к счастью, в форму террора. Но, во всяком случае, радужные надежды Луизы Мишель — тоже к счастью — никак не оправдались. Из ее товарищей по Коммуне и по началу движения 80-х и 90-х годов один стал реакционнейшим из французских публицистов, другой — консервативнейшим из французских послов, третий был главой правительства и чуть не оказался главой государства. Многие, конечно, остались верны мрачным идеям анархии. Однако вернейший из верных, Жан Грав, несколько лет тому назад в заключение книги своих воспоминаний, явно нарушив правило всех политических деятелей, откровенно писал: «35 лет пропаганды, 35 лет ожесточенной борьбы... Что от этого остается? Что остается от движения? Ничего или почти ничего...»