Читать «Одесский фокстрот» онлайн - страница 17

– Вова, ты лысый, чтобы тебя никто в воде за хвост не мог схватить? – спросила я.

– Не ты, а вы. И не Вова, а Владимир Георгиевич, – не уступил мне в наглости совершенно лысый Вова.

– Там… Там где-то её старший брат, – прошептал вконец опустошённый переживаниями тренер по стендовой стрельбе и вырвал из моей ладони свою руку. И тут же меня за руку взял Владимир Георгиевич. Или я его. Не помню, кто первый это сделал. Тренер по стендовой стрельбе похлопал совершенно лысого Вову по плечу, поцеловал меня в макушку и пошёл. Отойдя от нас на пяток шагов, он обернулся и потряс сцепленными в замок и воздетыми над головой руками. После чего ушёл, не оглядываясь.

– Какой-то он странный, – констатировала я.

– И не говори! – поддержал меня Владимир Георгиевич. – Ну что, идём в бассейн, поплаваем?

– Слава богу! Вы знаешь, – вежливо сказала я, – я очень не люблю бегать. Терпеть не могу.

– А с ними зачем бегала? – мотнул головой Владимир Георгиевич в сторону ушедшего тренера по стендовой стрельбе.

– За здоровьем! – с готовностью откликнулась я.

* * *

– А не пройтись ли нам по трассе здоровья! – сказала я как-то раз октябрьским днём своему мужу, когда вместе с ним снова была в этом городе.

– Идём! – радостно согласился мой муж.

И мы пошли.

Мы шли по Дерибасовской. Затем мы шли по Пушкинской. И снова шли – по Бунина. Немножко по Канатной. И чуть-чуть – по Маразлиевской. И свернули на Суворовскую аллею.

– Это Парк Шевченко!

– Ага. Мы с тобою здесь не раз уже были.

– А где трасса здоровья?

– Подожди. Сейчас всё будет! – сказала я. – Но надо присесть и выпить.

Как доверчивы любящие мужчины! Лик мужа был ясен и светел. Мы пили текилу с видом на порт, и мир моего самца был спокоен и безмятежен. Стадион ЧМП. Памятник Неизвестному Матросу. Памятником самим себе – живая композиция «Вечные Бездомные Собаки», на которых плевать тем, за кого голосуют балконы.

Ланжерон.

Ох уж этот Ланжерон! Как меня подставили корректоры первого издания «Большой Собаки», исправив одесского градоначальника Ланжерона на технический термин «лонжерон», означающий основной силовой элемент конструкции. (Или то они вложили в правку фамилии одесского градоначальника сакральный смысл, ускользающий от простых смертных не-корректоров?) Как я подставила сама себя, невнимательно вычитав вёрстку, поскольку тогда ещё доверяла корректорам и ответственным выпускающим редакторам! А между тем фамилия храброго генерала, большого балагура, доброго и правдивого, хотя и рассеянного человека, не имеет ничего общего со значением слова «лонжерон» ни в русском, ни во французском языках. Кстати, о космополитизме и малости шарика нашего совместного проживания: в юности Ланжерон сражался за независимость североамериканских штатов. Позже – участвовал в войне 1812 года сами знаете кого с кем. Умер в Петербурге. От холеры. Как будто ему одесской холеры было мало, чтобы умереть! (К слову, о мистике: всю жизнь Ланжерон очень боялся умереть от холеры.) Как и сменивший его на посту градоначальника и губернатора Новороссийского края Воронцов, Ланжерон завещал похоронить себя в Одессе. Прах Воронцова спасли евреи, а останки Ланжерона… Из того Успенского храма божьего, где был погребён Ланжерон, при советской власти устроили… спортзал. Впрочем, ему, полагаю, уже всё равно на власти и на корректоров. Ланжерон давно сошёл с трассы.