Читать «Шампавер. Безнравственные рассказы» онлайн - страница 11

На книжечке были нацарапаны стихи, которые, я полагаю, им и сложены, ибо не припомню, чтобы мне приходилось прежде где-либо их читать.

Некоему торговцу моралью

Не правда ль, хорошо, как с кафедры церковной,Осклабившись, располагатьУзорами слова и этой речью ровнойНи разу сердцу не солгать!Не правда ль, хорошо явить души величье,Бичуя чей-то вкус и нрав,И проповедовать, не подбирая притчиВ грязи казарм или канав!И все ж не главное ль, когда поэт законноВещает правду, – как крупуНе сыпать пуль в ответ, вниз, с Луврского балкона,На безоружную толпу!Кто ж он, друзья мои, кто сей судья суровый,Анахорет, тупой монах,Придирчивый торгаш, что хамоватым словомНас всех стереть хотел бы в прах?Да, кто ж он, сей палач, хулитель с песьей мордой,Не знающий, как горек стыд,Кто душит красоту и кто уверен твердо,Что век наш падалью смердит?Кто этот горлопан? Сам весь в грязи липучей,Обманывая простаков,У окон потаскух он нас морали учит,Как гонят под ярмо быков!

Не стану вдаваться в рассуждения о смертной казни, и без меня немало красноречивых голосов, начиная с Беккарии, осуждали ее: но я возмущен и я призываю хулу на голову свидетеля обвинения, я заклеймлю его позором. Мыслимое ли это дело – стать свидетелем обвинения?… Какой ужас! Только среди людей можно найти подобных чудовищ! Возможна ли более утонченная, более изысканная жестокость, чем институт свидетелей обвинения?

* * *

В Париже существует два притона: притон воров и притон убийц; воры укрылись на Бирже, убийцы – во Дворце Правосудия!

Господин де Ларжантьер, обвинитель

Дитя мое, скажи, ужели же пристало

Моралью трезвою тревожить Рим усталый

От греков-риторов и выставлять сейчас,

Как мясо свежее, собакам напоказ?

Не лучше ль было бы, чтобы сей град могучий

Лежал бы, развалясь, в своей грязи вонючей,

Не видя тины слой, что кровью жертв полит?

Зачем будить того, кто непробудно спит!

…………………………………………

– Не мог ты, что ли, петь Филлиды жениха

Иль безутешного Титира пастуха?

Иль вовсе, может быть, буколики оставить

И на «Георгики» весь гений свой направить,

Иль шестистопный стих Энея б вел рассказ,

Как корабли его Нептун от бури спас?

Звучал же ведь в тебе любимой голос томный

И трепетала грудь от страсти неуемной;

Или испанки взгляд и голос, помнишь, той,

Что пела, всех тогда прельщая красотой

Бартелеми Орсо

Им, окровавленным, еще краснеть придется!

Андре Борель

I

Рококо

Одна-единственная свеча на столике слабо освещала просторную высокую залу. Если бы не позвякивали бокалы и серебро, если бы изредка не доносились взрывы голосов, – свеча эта казалась бы погребальной. Внимательно вглядываясь в полумрак, так, как вглядываются в рембрандтовские офорты, мы разгадаем, что это убранство столовой, обычное для эпохи Людовика XV, которую поборники нелепого римского классицизма язвительно прозвали «рококо». Правда, лепной выступ, обрамляющий потолок, закручен и уложен в виде ленты с перехватами и не имеет ни малейшего сходства ни с карнизом Эрехтейона, ни с храмом Антонина и Фаустины, ни с аркой Друза. Правда, он лишен воронок и желобков, капельников и стоков, собирающих и дробящих дождь, который не льет. Правда, входы не увенчаны украшениями в аттическом духе, предназначенными сгонять потоки все того же дождя. Правда, высота сводов не превышает в два с половиной раза их поперечника. Правда, совершенно не приняты во внимание изощренные закономерности, которые открыл il illustrissimo signor Jacomo Barrozio da Vignola, и даже сквозит прямая насмешка над пятью орденами.