Читать «Звезды и немного нервно» онлайн - страница 165

Читать я люблю лежа, по возможности на солнышке. Но лежа на спине держать перед глазами книгу трудно. Двумя руками — целое дело, а одной неудобно. Рука, при всей ее хватательности, на такое не рассчитана. Четырьмя пальцами ты держишь обложку сзади, большой палец приходится на сгиб спереди, и книга все время хочет закрыться, особенно, если она в твердом переплете. Так вот, эту проблему я разрешил давным-давно, уже не помню когда. Но помню, что, заметив, как я держу книгу, Таня, во всем требовательная и критичная (в свою карпалистически сознательную маму), посмотрела на меня с уважением.

Как и всякая смена культурной парадигмы, решение задачи просто и состоит в повороте на 180°. Большой палец переносится за корешок, а остальные четыре плотно поддерживают наклоненную к читателю книгу спереди (см. фото).

Теперь, когда мой вклад в сокровищницу мировых карпальных практик имеет шансы быть оцененным по достоинству, признаюсь, что с этимологией я слегка напутал. Carpal — не от carpo, а от позднелатинского carpus, «кисть», в свою очередь, восходящего к древнегреческому karpуs, которое значит одновременно и «плод», и «кисть», почему по-русски соответствующие суставы и называются кистевыми (а не хватательными). Впрочем, греческий глагол karpу означает, в зависимости от залога, как «приносить плоды», так и «собирать». Так что все сходится, и в знаменитом carpe проглядывает человеческая кисть, срывающая виноградную.

Такая живая, гибкая, не скрюченная. А то ведь ни винограда не удержать, ни книги, и горациевским днем останется по-шервински вот именно пользоваться — безо всякого удовольствия.

Антонина Николаевна

Со вдовой Бабеля Антониной Николаевной Пирожковой и их дочерью Лидией Исааковной я познакомился в Москве, в ИМЛИ, в первый день бабелевских столетних торжеств 1994 года. Вышло так, что через пару часов именно я провел их обеих в Дом литераторов, предъявив красную членскую книжку и бросив охранникам в камуфляже сакраментальное «Это со мной».

Мы с Ямпольским как раз закончили книжку о Бабеле, и вечером я ехал сдавать рукопись Марку Фрейдкину, о чем был рад доложить Антонине Николаевне. Потом мы каждый день виделись на конференции по Бабелю в РГГУ, и я проникался все большим восхищением.

К тому времени я уже прочел ее рассказ о жизни с Бабелем и был благодарен ей за издание воспоминаний современников и двухтомника сочинений (с той оговоркой, что если уж что и включать в качестве окончательного варианта, то не многословный «Мой первый гонорар», а лапидарную «Справку»). Но этим дело не ограничивалось. Помимо естественного, по-бабелевски вуайеристского любопытства к русской женщине, с которой он, говоря его языком, «переночевал» более полувека назад так, что с тех пор «она осталась им довольна», интерес вызывала она сама.

Ей было за восемьдесят. Она от звонка до звонка просидела на всех заседаниях, своим молчаливым, но неусыпным присутствием освящая нескончаемые доклады. Нескончаемые в смысле как количества, так и продолжительности. В какой-то момент надзор за регламентом был поручен мне, что быстро привело к конфликту, и я был смещен. Единственный голос в мою поддержку подала Антонина Николаевна: «Пусть он, только помягче!» При всей своей выдержке, она, видимо, хотела попасть домой засветло.