Читать «Размах крыльев ангела» онлайн - страница 48

– Мои, – гордо ответила Маша, – все утро пекла.

– Ну, ты мастерица, мать!

Мария захохотала. Захохотала так, что от смеха расплескался на грудь кофе, принялась стирать капли с груди. Хорошо, что блузка темная и пестрая, не будет заметно, что она, не приступив к обязанностям, уже успела обляпаться. Ох, ну надо же, в отцы ей годится, даже старше еще, а «мать»!

– Ну, Николай Степаныч, зачем вы так. Ой, насмешили меня. Какая я вам мать!

– Хочешь, дочкой буду называть. Не внучкой же.

– Зовите лучше Машей. Марией Македонской.

Маша терпеть не могла, когда ее звали всякими рыбками, зайками, солнышками, прочей флорой и фауной. Она продолжала смеяться, и от заливистого, радостного смеха даже поплыла тушь в уголке глаза.

Степаныч решительно отверг предложение:

– Нет. Машей сколько угодно, а Македонской не могу.

– Почему? – изумилась Маша, прервав смех.

– Потому что каждому человеку имя и фамилия его должны соответствовать, – назидательно пояснил пьяненький философ. – Если подходят они человеку, то все у него в жизни складывается хорошо, а если не подходят, то и счастья нет. Уходит счастье, не держится. Вот скажи на милость, какая ты Македонская? Маша – да, но не Македонская никак. Ты раньше кто была, до замужества?

– Мурашкина, – ответила Маша, заинтересовавшись его теорией.

– Видишь, Мурашкина, – удовлетворенно произнес Степаныч, повторил, будто пробуя на язык, ощупывая сочетание на вкус:—Мария Мурашкина. И надо тебе быть Мурашкиной, а не Македонской, оно тебе подходит.

– Николай Степаныч, – серьезно, глядя ему прямо в глаза, сказала Маша, – я же вижу, что вам Саша не нравится. Но он мой муж. Мы с ним в церкви венчались. Я не могу больше быть Мурашкиной.

И не было в ее словах твердой уверенности. Но не рассказывать же, как часто последнее время думала о том, что именно после замужества начались в ее жизни горькие перемены. То есть после перемены фамилии. Получается, что по-своему он прав. Пока была Мурашкиной, все в жизни ее было просто и гладко, а как стала Македонской… Будто бы сама себя потеряла. И в отношениях с мужем, кстати, словно трещина в последнее время пролегла. И ширится трещина, растет… Эйфория прошла, а трещина растет. А может быть, все кажется? Может, это с непривычки, от усталости? От этих дурацких, Богом забытых Лошков, пыжащихся казаться очагом культуры? Ответа у Маши не было.

Посидели молча. Степаныч поглядел на старинные настенные часы с кукушкой, заторопился:

– Пойду я, Мария, спасибо. Очень вкусно у тебя, молодчина. Сейчас приедут уже, а я сегодня не комильфо. Лучше меня сегодня никому не показывать. Не брился я.

– Николай Степаныч, вы не пейте больше, – с тоской в голосе произнесла напоследок Мария.

– Уговорила, сегодня не буду. Посплю пойду. Вечером не убирай сама, приду, помогу убраться. А сейчас пойду, не ровен час понабегут, а у меня Незабудка под крыльцом. Она, конечно, красавица теперь, чистая, причесанная, но все равно…

Он ушел, а вскоре вправду один за другим подъехали три автобуса. Один привез своих туристов, из облцентра, а два, – о, счастье! – с самыми настоящими французами, Маша издалека узнала знакомую их, певучую речь.