Читать «Закат и падение Римской империи. Том 7» онлайн - страница 63

Я спешу досказать личную историю Иоанна Кантакузина. Он одержал верх и стал властвовать, но и его победа, и его царствование были омрачены неудовольствием и его собственных приверженцев и его противников. Его приверженцы видели во всеобщей амнистии доказательство того, что он был снисходителен к своим врагам и позабывал о своих друзьях, их имения были конфискованы или разграблены за то, что они приняли его сторону, и, когда им пришлось бродить по городским улицам без одежды и без пищи, они стали проклинать себялюбивое великодушие вождя, который, достигнув престола, мог бы без всякой со своей стороны заслуги отказаться от своего наследственного состояния. Приверженцы императрицы краснели от стыда при мысли, что их жизнь и состояние зависят от ненадежного милостивого расположения узурпатора, а свою жажду мщения они прикрывали нежною заботливостью о наследственных правах и даже о личной безопасности ее сына. Они были основательно встревожены тем, что друзья Кантакузина просили освободить их от принесенной Палеологам верноподданнической присяги и в виде предосторожности вверить им защиту нескольких городов; в пользу этой меры были приведены красноречивые аргументы, но "она была отвергнута, — говорит царственный историк, — моей высокой и почти невероятной добродетелью". Его спокойствие нарушалось заговорами и мятежами, и он постоянно опасался, чтоб какой-нибудь внутренний или внешний враг не похитил законного монарха и не надписал его имя и вынесенные им обиды на знамени мятежа. Так как сын Андроника приближался к зрелому возрасту, то он стал мыслить и действовать по-своему, а его зарождавшееся честолюбие скорей усиливалось, чем сдерживалось тем, что он унаследовал пороки своего отца. Кантакузин — если можно верить его собственным словам — с бескорыстным усердием старался сдерживать низкие чувственные влечения юного принца и возвышать его ум до одного уровня с его высоким положением. Во время сербской экспедиции войска и жители провинций могли лично убедиться в том, что два императора жили в искреннем между собою согласии, и младший соправитель был в ту пору посвящен старшим в тайны военного искусства и государственного управления. После заключения мира Кантакузин оставил Палеолога в лежавшей на границе империи императорской резиденции — Фессалонике в надежде, что юноша обеспечит своим отсутствием спокойствие Константинополя и избегнет соблазнов роскошной столицы. Но дальность расстояния ослабила надзор, и Андроникова сына окружили коварные или легкомысленные товарищи, от которых он научился ненавидеть своего опекуна, скорбеть о своей ссылке и отстаивать свои права. После заключения тайного договора с сербским кралем, или деспотом, он открыто восстал против регента, а восседавший на троне Старшего Андроника Кантакузин стал отстаивать те самые права старшинства по возрасту, на которые так сильно нападал в своей молодости. Вдовствующая императрица предприняла по его просьбе поездку в Фессалонику и взяла на себя роль посредницы; но она возвратилась без успеха, и мы могли бы поверить искренности или, по меньшей мере, усердию Анны Савойской в исполнении этого поручения только в том случае, если бы мы знали, что ее характер совершенно изменился под влиянием невзгод. Между тем как регент с твердостью и с энергией старался удержать скипетр в своих руках, Анне было поручено заявить, что законные десять лет его управления скоро истекут и что, изведав на опыте всю тщету земного величия, он мечтает лишь о спокойной монастырской жизни и стремится только к царствию небесному. Если бы эти чувства были искренни, он мог бы, добровольно отрекшись от престола, возвратить империи внутреннее спокойствие и, удовлетворив этим путем требования справедливости, облегчить свою совесть. Ответственность за будущее управление империей лежала бы на одном Палеологе, и, каковы бы ни были порочные наклонности этого императора, они, конечно, были бы менее пагубны, чем междоусобная война, во время которой варвары и неверующие снова призывались греками на помощь для того, чтоб довершить гибель обеих партий. В этой третьей ссоре Кантакузин одержал верх благодаря содействию турок, которые на этот раз пустили в Европе глубокие и прочные корни, а теснимый и на море, и на суше юный император нашелся вынужденным искать убежища у живших на острове Тенедос латинов. Его смелость и упорство побудили победителя сделать такой шаг, после которого примирение становилось невозможным: Кантакузин назначил своего сына Матвея соправителем, облек его в пурпуровую мантию и этим путем перенес право престолонаследия в род Кантакузинов. Но Константинополь еще не утратил привязанности к роду своих прежних монархов, и эта последняя обида ускорила возвращение престола законному монарху. Один знатный генуэзец принял сторону Палеолога, получил обещание, что за него выдадут сестру императора, и совершил государственный переворот, имея в своем распоряжении две галеры и вспомогательный отряд из двух с половиною тысяч человек. Под предлогом какого-то несчастья галеры испросили разрешения войти в маленькую гавань; городские ворота растворились, и на возгласы латинов: "Долгая жизнь и победа императору Иоанну Палеологу!" — население отвечало восстанием. Кантакузин еще мог рассчитывать на многочисленных и преданных приверженцев, но он уверяет в своей истории (неужели он воображал, что ему кто-нибудь поверит?), что его деликатная совесть помешала ему одержать победу, которая была несомненна, что он отказался от престола, добровольно повинуясь голосу религии и философии, и что он с удовольствием облекся в монашеское одеяние и поступил в монашеское звание. После того как он перестал быть монархом, его преемник не мешал ему пользоваться репутацией святого: его остальная жизнь была посвящена благочестию и ученым занятиям; и в константинопольских монастырских кельях, и на Афонской горе монах Иоасаф пользовался особым уважением, как светский и духовный отец императора, и если он покидал свое убежище, то не иначе как в качестве мирного ходатая — для того чтоб преодолеть упорство своего непокорного сына и вымолить от него помилование. Однако и внутри монастыря ум Кантакузина находил для себя занятие в богословских спорах. Он изощрялся в полемических нападках на иудеев и на магометан и при всех переменах своего общественного положения с одинаковым рвением вступался за божественный свет горы Фавор, служивший предметом того достопамятного спора, которым завершились религиозные безрассудства греков. Индийские факирыи монахи восточной церкви были одинаково убеждены в том, что, вполне отрешившийся от умственных и физических способностей, чистый дух способен возвыситься до того, что будет наслаждаться созерцанием божества. Какие мнения и привычки господствовали в монастырях Афонской горы, всего лучше видно из следующих слов одного аббата, славившегося в одиннадцатом столетии: "Когда вы остались одни в вашей келье, — говорит этот проповедник аскетизма, — затворите вашу дверь и сядьте в уголке; вознеситесь умом над всем, что суетно и преходяще; наклоните вашу бороду и ваш подбородок к груди; устремите ваши взоры и ваши мысли на середину вашего живота — туда, где находится пупок, — и ищите то место, где находится седалище души — сердце. Сначала все будет для вас неясно и неутешительно, но если вы будете это делать и днем и ночью, вы почувствуете несказанную радость, и лишь только душа отыщет место сердца, она будет окружена мистическим и небесным светом". Этот свет был продуктом болезненной фантазии, пустого желудка и пустого мозга, но квиетисты признавали его за чистую и цельную сущность самого Божества, а пока это безрассудство не проникало далее Афонской горы, простодушные отшельники не допытывались, каким образом божественная сущность могла быть материальной субстанцией и каким образом телесные очи могли созерцать бесплотную субстанцию. Но в царствование Андроника Младшего эти монастыри посетил калабрийский монах Варлаам, который был одинаково сведущ и в философии, и в богословии, владел языками греческим и латинским и был одарен таким изворотливым умом, что был способен отстаивать самые противоположные мнения сообразно с тем, чего требовали интересы данной минуты. Один нескромный аскет раскрыл перед любознательным путешественником тайну мысленной молитвы, и Варлаам воспользовался этим случаем, чтоб поднять на смех квиетистов, считавших пупок за седалище души, и чтоб обвинить монахов Афонской горы в ереси и богохульстве. Его нападки принудили самых ученых монахов отвергать или скрывать простодушные верования своих собратьев, и Григорий Палама ввел схоластическое различие между сущностью Божества и ее проявлениями. По мнению Григория, недоступная сущность Божества пребывает среди несотворенного и вечного света, и это спасительное убеждение святых проявилось для приверженцев горы Фавор в преображении Христа. Однако это различие не могло избегнуть обвиненией в многобожии; вечность света горы Фавор вызвала энергичные возражения, и Варлаам обвинил паламитов в признании двух вечных субстанций, двух Богов — видимого и невидимого. Чтоб спасти свою жизнь от ярости монахов Афонской горы, калабриец удалился в Константинополь, где своей угодливостью и хорошими манерами снискал милостивое расположение и высшего придворного служителя, и императора. И придворные, и горожане вовлеклись в этот богословский спор, разгоравшийся среди бедствий междоусобной войны; но Варлаам уронил свое учение в общественном мнении тем, что спасся бегством и совершил вероотступничество; паламиты одержали верх, а их противник Патриарх Иоанн Априйский был низложен по единодушному согласию всех политических партий. В качестве императора и богослова Кантакузин председательствовал на том собрании греческих епископов, которое признало несотворенный свет горы Фавор за догмат веры, а после того как человеческий рассудок уже вынес столько унижений, его не могли глубоко оскорбить тем, что к старым нелепостям присовокупили только одну новую. Немало свертков бумаги или пергамента было исписано спорщиками, а закоренелые сектанты, упорно отвергавшие этот новый православный догмат, были лишены почестей христианского погребения; но в следующем столетии этот вопрос был предан забвению, и мне неизвестно, что помогло искоренить Варлаамову ересь — секира палача или сожжение на кострах.