Читать «Модельерша» онлайн - страница 50

Действительно, был у нас с ней такой разговор.

— Ну и что? — Она пожала плечами.

— Ты не понимаешь, что постоянно сама себе противоречишь? У меня неплохая логика, по алгебре, слава Богу, был пятак, а у тебя концы в твоих рассуждениях не сходятся с концами! Если женщина — только повод, стимул, толчок, как ты говорила…

— В идеале.

— То есть?

— В идеале женщина — только повод и стимул, а в жизни она очень часто втягивает в себя мужчину, как в омут, приземляет его сознание, заставляет его жить женскими интересами — интересами гнезда…

— По-твоему, это не нормально?

— Для выживания — нормально, для творческого развития человечества — нет.

— Не знаю. Мое мнение, что мужчина, главным образом, любит только самого себя! Как Нарцисс. Вспомни своего Мартынова.

— Ну, поэты, по-моему, вообще не способны уйти из женского мира, они боятся жизни и завороженно глядятся в себя. Но, если говорить просто о мужчине, он должен бежать от женской власти, должен предпочесть долгое странствие уюту дома, чтобы открыть новые пространства — космические, духовные. А Женщина — статична, она — ядро, пчелиная матка; тот, кто не сумеет перерезать пуповину, связывающую его с собственной матерью, погибает: или спивается, или задыхается в астме…

— Или становится поэтом!

Мы переглянулись и рассмеялись.

— Поздно, — сказала я, — пора идти. И дождь перестал.

— Поздно, — сказала она, — куда идти? Оставайся.

— Тогда включи опять музыку.

Может быть, она расскажет о том человеке, к которому, возможно, мечтает возвратиться?

— «Вечерняя серенада», нравится?

— Очень.

— И мне. Знаешь, я так плакала в детстве, жалела маленького Шуберта, зароюсь под одеяло и плачу.

— И Шуберт в птичьем гаме…

— Еще Кюхельбекера жалела и любила. Наверное, я сама немного кюхельбекочка!

— Шубертушечка.

— Шубертенка!

— Кюхельчонка!

— Шукюхелька!

— Кюшухелька!

— Ну, это уже каким-то шухером отдает!

И мы вновь расхохотались.

А как-то я встретила ее на… вещевом рынке, причем в самом его конце, где сохранился островок старой «толкучки». Это было уже слишком! Я стала медленно следовать за ней, как шпик, выслеживающий революционера. Зачем она приехала сюда — загадка! Она подплыла к старухе, долго разглядывала сапоги, пробуя на ощупь кожу, расстегивала и застегивала молнию, трогала мех. Сапоги были безумно голубого цвета, сразу мне стало ясно, что она их не возьмет, однако Наталья, видимо, поинтересовалась ценой, потому что старуха что-то поспешно ей ответила, кивая обвязанной платком непропорционально большой головой. Старухины белые глаза издалека создавали впечатление пустых глазниц. Неприятное чувство шевельнулось во мне. Потом, как-то зигзагами, Наталья просквозила сквозь толпу, посматривая то вправо, то влево на предметы в руках у торговцев, выстроившихся напротив друг друга, как фонари вдоль дороги, где-то она притормаживала, где-то нет. Огромный интерес вызвала у нее куртка, тоже дикого цвета, лимонно-желтая, но, кажется, хорошая, качественная… Парень, посверкивая зубами, начал заигрывать с Натальей и, держа куртку одной рукой, достал из кармана красивую пачку дорогих сигарет и протянул ей. Я знала всегда, что Наталья не курит; по крайней мере, я никогда не видела ее курящей, но сейчас она… сигарету взяла! Черт-те что, какая-то Мата Хари, ей-богу. Но куртку она, разумеется, тоже не купила. И направилась чуть вульгарноватой, раскачивающейся походочкой, тоже новой для меня! к палатке со всякой дешевой ерундой… Я — за ней. Там она попросила показать ей сначала маникюрный набор, потом черные пошлые колготки, пошутила по-свойски с высоким наглым парнем, стоящим за прилавком, хохотнула, все-таки что-то купила — и резко обернулась ко мне: «Ну, как куртка?» Я вздрогнула от неожиданности.