Читать «Юмор начала XX века (сборник)» онлайн - страница 18

— Я все понимаю, — сказал он. — Вы хотите развода. Я согласен.

— Я тоже согласна! — неожиданно обрадовалась жена.

Шариков удивился.

— Вы любите другого?

— Может быть.

Шариков засопел носом.

— Он на вас никогда не женится.

— Нет, женится!

— Хотел бы я видеть… Ха — ха!

— Во всяком случае, вас это не касается.

Шариков вспылил:

— По — озвольте! Муж моей жены меня не касается. Нет, каково? А.

Помолчали.

— Во всяком случае, я согласен. Но перед тем, как мы расстанемся окончательно, мне хотелось бы выяснить один вопрос. Скажите, кто у вас был в пятницу вечером?

Шарикова чуть — чуть покраснела и ответила неестественно честным тоном:

— Очень просто: заходил Чибисов на одну минутку. Только спросил, где ты, и сейчас же ушел. Даже не раздевался ничуть.

— А не в кабинете ли, на диване, сидел Чибисов? — медленно проскандировал Шариков, проницательно щуря глаза.

— А что?

— Тогда все ясно. Брошка, которую вы мне тыкали в нос, принадлежит Чибисову. Он ее здесь потерял.

— Что за вздор? Он брошек не носит! Он мужчина!

— На себе не носит, а кому‑нибудь носит и дарит. Какой‑нибудь актрисе, которая никогда и Гамлета‑то в глаза не видала. Ха — ха! Он ей брошки носит, а она его чинушом ругает. Дело очень известное! Ха — ха! Можете передать ему это сокровище.

Он швырнул брошку на стол и вышел.

Шарикова долго плакала. От одиннадцати до без четверти два. Затем запаковала брошечку в коробку из‑под духов и написала письмо.

«Объяснений никаких не желаю. Все слишком ясно и слишком гнусно. Взглянув на посылаемый вам предмет, вы поймете, что мне все известно.

Я с горечью вспоминаю слова поэта:

Так вот где таилась погибель моя:

Мне смертию кость угрожала.

В данном случае кость — это вы. Хотя, конечно, ни о какой смерти не может быть и речи. Я испытываю стыд за свою ошибку, но смерти я не испытываю. Прощайте.

Кланяйтесь от меня той, которая едет на „Гамлета“, зашпиливаясь брошкой в полтинник.

Вы поняли намек?

Забудь, если можешь!".

Ответ на письмо пришел в тот же вечер. Шарикова читала его круглыми от бешенства глазами:

"Милостивая государыня! Ваше истерическое послание я прочел и пользуюсь случаем, чтобы откланяться. Вы облегчили мне тяжелую развязку. Присланную вами, очевидно, чтобы оскорбить меня, штуку я отдал швейцарихе.

Sic transit Catilina. Евгений Чибисов".

Шарикова горько усмехнулась и спросила сама себя, указывая на письмо:

— И это они называют любовью?

Хотя никто этого письма любовью не называл.

Потом позвала горничную:

— Где барин?

Горничная была чем‑то расстроена и даже заплакана.

— Уехадчи! — отвечала она. — Уложили чемодан и дворнику велели отметить.

— А — а! Хорошо! Пусть! А ты чего плачешь?

Горничная сморщилась, закрыла рот рукой и запричитала. Сначала слышно было только "вяу — вяу", потом и слова:

— …Из‑за дряни, прости Господи, из‑за полтинниной человека истребил… ил…

— Кто?

— Да жених мой — Митрий, приказчик. Он, барыня — голубушка, подарил мне брошечку, а она и пропади. Уж я искала, искала, с ног сбилась, да, видно, лихой человек скрал. А Митрий кричит: "Растеряха! Я думал, у тебя капитал скоплен, а разве у растерях капитал бывает". На деньги мои зарился… вяу — вяу!