Читать «ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ» онлайн - страница 78

Я задумался. Потом спросил: почему десятилетие назад черкесы не воспользовались войной Турции с Россией, осадой союзниками Севастополя и не напали на нас, объединившись с англичанами и турками?

Аджук не усмехнулся, чтобы не ставить меня в неловкое положение, горцы никогда не подчеркивают своего превосходства над глупым собеседником, лишь в карих глазах его промелькнули искорки, и он мягко объяснил:

— Я не раз уже говорил тебе, что не хотим ни с кем воевать, что ни русского царя нам не надо иметь на своей шее, ни турецкого султана, ни английской королевы, хотя она и женщина. За дружбу с турками и англичанами пришлось бы платить свободой...

Наши военные историки и даже сам Р. Фадеев отдавали в этом смысле должное черкесам. Горцы не допускали на побережье турок, англичан и французов, и в те годы наше кавказское командование смогло перебросить свои войска с береговой линии в Грузию, на турецкие рубежи и не беспокоиться за тылы. За одну лишь эту, не важно в силу каких побуждений, пусть даже невольно оказанную России услугу я, будь царем, отблагодарил бы черкесские племена, посчитав их союзниками, и навсегда оставил бы в покое...

— Я был еще мальчишкой, — сказал Аджук, — когда к нам приехал посланец от королевы Виктории. Я мыл ему ноги, как гостю, подавал еду и слышал, о чем он говорил с нашими старейшинами. — У глаз Аджука собрались морщинки, и я угадал, что ему смешно вспоминать. — Гость был толст, как бурдюк, но старался сидеть прямо, словно его посадили на кол, он не притронулся к еде и только курил трубку. А говорил одно: воюйте с русскими, мы вам привезем оружие, а потом вы станете счастливыми от того, что править вами будет королева. Его спросили: а она красивая? Он разозлился, даже глаза покраснели... С ним был слуга — худой, смуглый, — хозяин не разрешил ему находиться вместе с собой в кунацкой, — мы накормили слугу во дворе, он много ел, пил много бузы, а потом плакал. И говорил: не верьте моему господину, если вы подчинитесь королеве, вас всех привяжут к жерлам пушек и разорвут ядрами...

Аджук задумался, потом сказал:

— Плохо.

— О чем ты? — спросил я.

— Разрозненно живут племена, каждое само по себе, каждый аул для себя. Одна рука, а пальцы друг друга не чувствуют, вот их по одному и отрубают. И князья черного тумана в глаза убыхам напускают — кто перед царем выслужиться хочет, уговаривает на колени встать, кто в Турции для себя выгоды ищет, говорит: уезжать надо, там вы, как в раю, будете жить, гурии вас ласкать станут и прохладный шербет подавать...

Он умолк и насупился.

Мы снова принялись за работу. Поглядывая временами на Аджука, я заглушал разгоравшуюся во мне тревогу надеждой на то, что отряд, поднимавшийся от моря, пройдет мимо аула, не заметив его. Как странно, я, столько раз принимавший участие в сожжении аулов, всего лишь два года спустя, стоя на поле с мотыгой в руках, не мог вообразить всей полноты надвигающейся опасности. «Обойдется, пронесет», — решил я.

Мотыга Аджука звякнула. Он с досадой покачал головой, наклонился, поднял камень и зашвырнул его за кусты кизила. Ощутив мой взгляд, он улыбнулся мне, как улыбаются близкому, родному человеку. Братьев ни у него, ни у меня не было, и в случае смерти одного из нас оставшемуся в живых полагалось взять на себя заботу о семье свояка. Обязанность эта, мною не исполненная, хотя на то были свои причины, — вечный укор мне.