Читать «ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ» онлайн - страница 155

— Я не сделала ни на мизинец больше, чем сделала бы любая жена, — пробормотала Чебахан.

— Ты оказалась смелой и находчивой, твой отец и мать гордились бы дочерью, которая заслужила право носить на голове папаху джигита. Помнится, я однажды уже говорил тебе об этом, а если не говорил, то должен был сказать давно.

— Не продолжай, а то я возомню о себе. О, я забыла набрать воды! — Чебахан схватила кумган, выбила клин и, распахнув дверь, выбежала наружу. Прислушиваясь к ее легким шагам, Озермес заснул снова. Спал он спокойно, и сны к нему не приходили.

Пробудила его стрела солнца, влетевшая в открытую дверь и ударившая в лицо. Он отвернул голову, открыл глаза и увидел Чебахан, с тревогой и надеждой смотревшую на него. Поздоровавшись, он стал приподниматься, посидел, медленно, с передыхами, оделся, встал, пошатываясь, как седло на слишком раскормленной лошади, вышел из сакли и схватился рукой за стену. Чебахан неслышно следовала за ним. Самыр, увидев хозяина, радостно завопил, кинулся к нему, повалился на спину и задрал кверху лапы. Озермес почесал ему ногой живот, вдохнул вкусный, как родниковая вода, воздух и обрадовался тому, что жив и мир не изменился. В овраге ревела вздувшаяся от таяния снегов речка, а в лесу стояла тишина позднего весеннего утра, насыщенная щебетом, чириканьем и пересвистыванием птиц.

— Пусть эта болезнь будет последней в твоей жизни, — захлебываясь, сказала Чебахан. — Ты поправился так быстро, что я не успела как следует позаботиться о тебе.

Ноги у Озермеса подгибались. Усмехнувшись этому, он отозвался:

— Твой муж не кукурузное зерно и не земляной червь, а мужчина с усами, я лежал столько, что тахта прогнулась до пола. И я слышу, как меня зовут зайцы, они хотят поскорее попасть в твой котел.

— Пусть еще немного потерпят.

Чебахан, улыбаясь ему через плечо, пошла за чем то к пещере, а он весело поздоровался с Мухарбеком.

Два лета тому Озермес приметил, что верхушка высокого пня от упавшего явора походит на голову человека, подрубил топором верх пня, вытесал из утолщения папаху, потом кинжалом вырезал нос, глаза, усы и бороду, длинную, спускающуюся к земле. Чебахан, издали недоуменно поглядывавшая на Озермеса, подошла, присмотрелась к пню и ударила руками по бедрам. — О, муж мой, это ты сделал из дерева Мухарбека?! — Мухарбека? — удивился Озермес. — Он совсем как старший брат моей матери! — Будь по твоему, Мухарбек так Мухарбек. — Озермес отступил на шаг и полюбовался творением своих рук. Мухарбек получился, как и надлежит старому человеку, суровым и задумчивым, хотя и безбровым. С того дня, сперва шутливо, потом привычно, они по утрам здоровались со стариком, а перед ночью, если не забывали, желали ему спокойно бодрствовать. Папаха у Мухарбека была как у кабардинского пши, золотисто коричневой, а зимой, когда выпадал снег, белой, как чалма, и Озермес называл его зимой Хаджи Мухарбеком, как человека, совершившего хадж — паломничество в Мекку. Если же выпадал большой снег, Мухарбека засыпало с головой, и можно было считать, что он куда то до весны отлучился. Однажды, лунным вечером, Чебахан увидела, как по лицу Мухарбека бегают тени, и сказала Озермесу: — Он совеем как живой. Может, в него вселилась душа моего дяди? — Днем она, занятая своими делами, не жаловала старика вниманием, но с наступлением темноты поглядывала на него с настороженностью и почтением. Озермес же допускал вольности, как никак Мухарбек был его детищем, и мог спросить его: — А ты помнишь, уважаемый Тхамада*, пословицу: когда сороке дали глаза, она тут же попросила брови? Я понимаю твой укоризненный взгляд, но наделить тебя бровями у меня не получилось, ты уж прости за это. — Дружил с Мухарбеком и желтоносый дрозд, птичий джегуако, первый их здешний знакомец. Дрозд опускался на папаху Мухарбека, косясь одним глазом на Чебахан или Озермеса, клевал насекомых и, перелетая на один из яворов, принимался распевать свои звучные песни. Жена желтоносого, как и Чебахан, относилась к Мухарбеку с опаской, и на голову ему не садилась. Первый год Озермес и Чебахан навещали лиса и две ласки, но цели у них были корыстные, они искали, чем поживиться, и могли без зазрения совести стянуть, что плохо лежит. Но с появлением Самыра лесное зверье стало обходить саклю стороной. В темноте у сакли суетились только мыши, да еще бегали почему-то поднявшиеся в горы жирный еж с такой же жирной женой, к которым, оберегая нос, умудренный Самыр не совался. Чтобы Чебахан и Озермес не засмеяли его, он притворялся, что ежей не замечает. Как все собаки, Самыр был обидчив и шуток над собой не любил.