Читать «Атланты. Моя кругосветная жизнь» онлайн - страница 6

Мерцает, отражения дробя,В зеленой Мойке облачная вата.Снимаю фильм про самого себя.Смешно, конечно, но и грустновато.Припоминаю старое житье:Васильевский и Линия Седьмая.Гремит оркестров медное литье.Обозначая праздник Первомая.Поют гудки в невидимом порту,Суля судам счастливую дорогу,И вкус лимонной корочки во ртуСлабеет, исчезая понемногу.Потом блокада, орудийный гром,И дистрофии черная зараза.Мой старый дом сгорел в сорок втором,Я с той поры здесь не бывал ни разу.Я прожил жизнь вдали от этих мест,О прошлом забывая постепенно.Зачем вхожу я в старенький подъезд,Ступая на знакомые ступени?Зачем смотрю в забытое окноВ чужом дому, смущенный и неловкий?Соседи переехали давно:Кто на Смоленке, кто на Пискаревке.Шумят бомжи под окнами в саду,Входная дверь клеенкою обита.Я ничего здесь больше не найдуИз детского утраченного быта.Не наводи, приятель, объектив,Не надрывай мне уши, канонада.Вторично в реку времени войтиЯ не могу, да это – и не надо.

К трехсотлетнему юбилею Питера рядом с нашим домом поставили бронзовую фигуру «бомбардира» – петровского сподвижника Василия Корчмина, от которого, по легенде, Васильевский остров получил свое название. За его спиной до войны был кинотеатр «Форум», сгоревший в блокаду, потом кинотеатр «Балтика», а сейчас элитный жилой дом. На другой стороне нашей улицы, на 6-й линии, в Троекуровском особняке, втором каменном строении Петербурга после Меншиковского дворца, находилось отделение милиции. Кстати, в детстве я очень хотел стать милиционером. Меня привлекала их замечательная белая форма и белые каски с двумя козырьками – спереди и сзади. Потом я, конечно, хотел быть пожарным, так как неподалеку располагалась пожарная часть.

На углу 7-й линии и Среднего проспекта, где теперь вестибюль станции метро «Василеостровская», дежурили извозчики в высоких черных пролетках с откидным верхом и лаковыми черными крыльями. Звонкое цоканье конских копыт по еще булыжной мостовой, ржание и всхрапывание лошадей, ласково зазывающие голоса извозчиков, ударяющий в ноздри острый запах лошадиного навоза населяли мертвые каменные городские просторы реальной жизнью окрестной деревенской природы, вытравленной нынче смертоносной гарью отработанного бензина. Все это вновь приходит мне на память, когда я перечитываю замечательные строки Давида Самойлова: «Звонко цокает кованый конь о булыжник в каком-то проезде».

Мои отец и мать родились в губернском городе Могилеве в Белоруссии, откуда отец приехал в Ленинград учиться в конце 20-х годов. Родителей матери я практически не помню. Они умерли в эвакуации в Свердловске в годы войны. Дед мой по отцовской линии был по профессии шорником и имел в Могилеве собственную мастерскую. Переживший трех царей, он отличался крепким здоровьем, религиозностью и редким трудолюбием. Работал не покладая рук до восьмидесяти лет и умер, простудившись на чьей-то свадьбе в восемьдесят четыре года. Более всего любил париться в русской бане. Отец мой вспоминал, что уже в последние годы жизни деда, приезжая из Ленинграда в Могилев, он возил его на извозчике париться в баню, поскольку без посторонней помощи дед уже добраться туда не мог. В бане, однако, отец старался сесть от деда подальше, чтобы не ошпариться брызгами кипятка, долетавшими из его шайки, так как сам горячего пара не выносил.