Читать «Теракт» онлайн - страница 101

Чтобы попотчевать нас мешуи, достойным больших праздников, Виссам зарезал трех баранов. Встреча после долгой разлуки волнует меня, я с трудом держусь на ногах. Как-то сразу вернулась целая эпоха, великолепная, как фантазия. Меня знакомят со смущенными детьми, с молодоженами, с будущими родственниками. Сходятся соседи, старые знакомые, друзья моего отца и деревенские заводилы. Шум и оживление не прекращаются до самой зари.

На четвертый день в дом патриарха возвращается привычная тишина. Фатен снова берет все в свои руки. Тетка Нажет и старейшина проводят дни во дворе, наблюдая за танцем насекомых над огородом. Виссам просит у нас позволения вернуться в Джанин. Телефонный звонок зовет его в строй. Он собирает вещи, обнимает стариков, свою сестру Фатен. Прежде чем сесть в машину, он говорит мне, как счастлив, что познакомился со мной вовремя. Я не уловил смысла этого «вовремя»; с беспокойством в душе я смотрел, как он уезжает: что-то в его взгляде напомнило мне Сихем на автовокзале и Аделя, застывшего в вымощенном камнем дворике.

Я не жалею, что заехал к своим. Их любовь успокаивает меня, великодушие — ободряет. Я делю время между фермой, общением со старейшиной, хаджем Нажет и холмом, где я неизменно нахожу старого Зеева с его смешными историями о доверчивости маленьких людей.

Зеев — прелесть; он немного не в себе, но мудр. Я бы назвал его пустившимся в бега святым. Он предпочитает принимать вещи такими, какими они нам предстают: кучей, вперемешку, и лишь потом приступает к их разбору — так садятся в поезд на ходу, — полагая, что любое открытие чем-то обогащает даже того, к кому судьба немилосердна. Если бы это зависело только от него, он охотно променял бы жезл Моисея на метлу ведьмы и развлекался бы заклинаниями — столь же действенными, сколь чудеса, которые он сулит кающимся грешникам, выдавая свою нищету за воздержание, а отщепенство — за аскезу. От него я многое узнал о людях и о себе. Его юмор облегчает бремя греха, его трезвый взгляд не подпускает близко реальность с ее злыми проделками, забывающую о своих обещаниях и крушащую надежды. Я слушаю его, и заботы отступают далеко-далеко. Когда он начинает развивать свои теории о гневе людском и тщеславии, ничто не может его сдержать, этот поток уносит с собою все и меня в первую очередь. "Человеческая жизнь куда ценнее любой жертвы, сколь бы возвышенной та ни была", — уверяет он, смотря мне прямо в глаза. "Ибо самое великое, справедливое и благородное Дело на земле — это жизнь…" Этот человек — дар Божий. У него талант — не давать событиям захлестнуть его с головой; из глубокого чувства порядочности и приличия он не покоряется несчастьям. Его империя — хижина, в которой он живет, праздник — еда, которую он делит с теми, кого ценит, слава — просто память тех, кто его переживет.