Читать «"Заветные" сочинения Ивана Баркова» онлайн - страница 38

Не сила иногда пылающей любви, У нас которая в крови, Колеблет постоянство, Смягчает и тиранство, Старух и стариков в соблазн ведет И всех умы во власть берет, А нечто есть еще, сто крат того послаще, Что в заблуждение людей приводит чаще,— Нежнее нету сласти той, Котора названа девичьей красотой. Девица ту красу в один раз потеряет, Потом к забавам дверь мужчинам отворяет. Не может без сего любовь быть горяча, Как без огня свеча. А в сласти ж без любви приятность одинака, Утешна сладость всяка. И тем одно воображенье нежных дум В восторг приводит дух и затмевает ум, А сладость нежная любви не разбирает: Нередко и пастух с дворянкою играет. Тут нет любовничьих чинов Ниже приятных слов. Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков. Но только ли того? — бывает вся суть в мире — Пол женский жертвует венериной кумире, И утешает жен не муж, а кто иной, Хороший и дурной: Боярыню — чернец, француз — княгиню Иль пусть хотя графиню. И сто таких примеров есть, а не один. Мужик такую ж веселит, какую господин. Всех чаще у госпож те в милости бывают, Которы учат их иль петь, иль танцевать, Или на чем играть, Иль кои волосы им нежно подвивают. У барынь лишь одних то введено в манер, Чтоб сладость без любви вкушать. И вот пример! К боярыне богатой Ходил щеголеватый Уборщик волосов. Не знаю, кто таков. Ходил дней десять к ней или уж три недели, Он часто заставал ее и на постели. А барыня, хотя б была непригожа, Да имя — госпожа. И новомодные уборы и наряды, Умильные их взгляды, И вольные с мужчинами обряды, Приятная их речь И в нечувствительном возмогут кровь зажечь. О! сколь приятно зреть госпож в их беспорядке, Когда они лежать изволят на кроватке. Приятный солнца луч сквозь завесы блестит, Боярыня не спит. Вдова ее тогда иль девка обувает, Чулочки надевает. Какая это красота! Сорочка поднята, И видна из-под ней одна немножко Ее прекрасна ножка. Другая вся видна лежит. Наружу нежно тело. О, непонятно дело! Лишь только чьим глазам представится сей вид, Приятным чувством мысль в минуту усладит. Потом боярыня, с постели встав спокойно, Куда ни вскинет взор, Все в спальне у нее стоят в порядке стройном: С сорочкою вдова, у девок весь убор, Там держит кофешенок чашку шоколаду, Тут с гребнем перюкьер, все люди наподбор. И повеления ждет всяк от ея взгляду. Кто в спальню допущен, быть должен очень смел, Коль в милость к госпоже желает повтереться, Он чтоб ухватки все те нужные умел, Каким лишь льзя от барынь понагреться. Французы смелостью доходят до всего, И в пышну входят жизнь они из ничего. Из наций всех у нас в народе Одни французы только в моде. А этот перюкьер несмел был и стыдлив, Не так, как этот сорт живет, поворотлив. Благопристойность им всегда тут наблюдалась, Когда боярыня поутру одевалась И обувалась. Из спальни в те часы всегда он выходил, Чем барыню на гнев нередко приводил. Но гнев ее тогда был только до порога. Прошло недель немного. Уборщик к этому насилу попривык, Он стал не дик. Из спальни не бежит он в комнату другую, Когда зрит госпожу в сорочке иль нагую. Когда-то госпожа уборщику тому Такое дело поручила И научила Мужчине одному Пересказать о том, что им она пленилась, А говоря, сама в лице переменилась. Вид ясно показал, что дело о пустом И нужда ей не в том. Мысль женска слабости не может утаиться, Когда она каким вдруг чувством воспалится. Стремление ее все взор изображал, Что жар в ней умножал. Тут руку госпожа уборщику пожала, Амурный знак давала, Но ей в смущении казалось сего мало, Отважности его она не подождала, Нетерпеливо ей хотелось веселиться. Тут стала госпожа с уборщиком резвиться. И будто бы его, играя, обняла. Потом еще, еще и много обнимала, И тут, и там его хватала. Стремилась вниз ее рука и то достала, Что всех их распаляет нежные сердца. Исправно все нашла тотчас у молодца. Но в этот только раз не сделала конца, А только нежною рукой лишь подержала, Сама от сладости дрожала. Уборщик, стоя, млел. Вообрази себе, читатель, эту муку, В каком уборщик мой огне тогда горел, Каким его дух чувством тлел. Он также протягал дрожащую к ней руку И уж открытую у ней грудь нежну зрел, А так он был несмел, Что к ней дотронуться не мог ни разу И будто ожидал на то приказу. Прошло так много дней. Ходил уборщик к ней. Им только госпожа себя лишь веселила Так, как ей было мило. Вдруг, лежа на софе, изволит затевать, Чтоб голову у ней лежачей подвивать. Уборщик исполнял ее охоту И продолжал свою работу, А барыня его тут стала щекотать, Потом за все хватать. И добралася вмиг к тому, для ней что нужно, Играть ей с ним досужно. Поступком эдаким уборщик стал вольней, И начал он шутить и сам так с ней, Как шутит с ним она. Он так же точка в точку Отважился сперва боярыню обнять И в грудь поцеловать, А там и юбочку немножко приподнять, Резвяся, пооткрыл немного и сорочку И дотронулся чуть сперва к чулочку. Сам губы прижимал свои к ее роточку, А уже от чулка Пошла его рука Под юбку дале спешно, С ступени на ступень, Где обитает та приятна тень, Которую всем зреть утешно. Дограбилась рука до нежности там всей, И уж дурила в ней, И вон не выходила. Утеху госпожа себе тем находила. Уборщик — нет. Не шел ему на ум ни ужин, ни обед. Что это за утеха, Что сладость у него лилася без успеха. Не раз он делал так Боярыне, скучая, О благосклонности прямой ей докучая, Смотря на ее зрак. Лишь чуть приметит он ее утехи знак, Котору Он в саму лучшу пору У ней перерывал, Прочь руку вынимал И чувство усладить совсем ей не давал. Сердилась госпожа за то, но все немного И не гораздо строго, Хотя сперва и побранит, Но тот же час приятно говорит. Нельзя изобразить так живо тот их вид, В каком был с госпожей счастливой сей детина, Какая то глазам приятная картина: В пресладком чувстве госпожа, Грудь нежну обнажа И на софе лежа, Спокойно, Не очень лишь пристойно И чересчур нестройно. Прелестны ножки все у ней оголены, Одна лежала у стены В приятном виде мужескому взору, Другая спущена долой, Покрыта несколько кафтанною полой, А руки у нее без всякого разбору, Одна опущена, в другой она имела Пренежную часть тела. Уборщик возле ней с отверстием штанов Сидел без всех чинов. Его рука у ней под юбкою гуляла, Тем в сладость госпожу влекла. Прохладна влажность у нее текла; Вот их картина дел. Уборщик мнил, уж нет ему нет ни в чем препятства, И только лишь взойти хотел На верх всего приятства, Как барыня к себе вдруг няньку позвала И тем намеренье его перервала. К ним нянюшка вошла. Уборщик отскочил тотчас к окошку, А барыня дала погладить няньке кошку, Приказывала ей себя не покидать С уборщиком одним, он скуку ей наносит, Что невозможного у ней он просит, А ей того не можно ему дать. Тут будто не могла та нянька отгадать И стала говорить о дорогом и нужном: О перстнях, о часах, о перлице жемчужном, А барыня твердит: — Ах, нянька, все не то; Мне плюнуть — тысяч сто, А то всего дороже.— А нянька о вещах все то же. Тут барыня опять знак нянюшке дала Оставить их одних. Вот нянька побрела. Жестоко было то уборщику обидно, Велику перед ней он жалобу творил И уж бесстыдно Тогда ей говорил: — Сударыня моя, какая это шутка, В вас нет рассудка, Я не могу терпеть. Немало дней от вас я мучусь без отрады, Я чувствую болезнь с великой мне надсады. Недолго от того и умереть.— А барыня тому лишь только что смеялась И, подведя его к себе, с ним забавлялась Опять игрой такой. Держала все рукой. Уборщик вышел из терпенья. Насилу говорит от много мученья: — Что прибыли вам в том, понять я не могу?— Ответствует она: — Французский это gout.— — Черт это gout возьми, — уборщик отвечает. Он скоро от него и жив быть уж не чает. Меж этим на бочок боярыня легла И в виде перед ним другом совсем была, Как будто осердилась, Что к стенке от него лицем оборотилась. Середня ж тела часть, Где вся приятна сласть, На край подвинута была довольно. Уборщик своевольно Прелестный этот вид немедля обнажил, Однако госпожу он тем не раздражил. Она его рукам ни в чем не воспрещала А к благосклонности прямой не допускала И не желала что обычно совершить. Уборщик от ее упорства Уж стал и без притворства. Стараясь как-нибудь свой пламень утушить, Его рука опять забралась к ней далеко, И палец, и другой вместилися глубоко, Куда не может видеть око. Сей способ к счастию в тот час ему служил. Меж теми пальцами он третий член вложил, На путь его поставил И с осторожностью туда ж его поправил. А барыня того Не видит ничего, Но только слышит, От сладости она пресильно дышит. Уборщик, пользуясь случаем сим тогда, Не чает боле быть такому никогда И с торопливостью те пальцы вынимает, А член туда впускает. Но как он утомлен в тот час жестоко был, С боярыней играя, Не только не успел чтоб дна достигнуть края, И части члена внутрь порядком не вместил, Как сладость всю свою потоком испустил. Тут встала госпожа и молвила хоть грозно, Что дерзко с нею он отважился шутить, Да так тому уж быть, Раскаиваться поздно. И вместо чтоб к нему сурово ей смотреть, Велела дверь тогда покрепче запереть, Потом к порядочной звала его работе. А у него И от того Была еще рубашка в поте. Так он боярыне изволил доложить, Что ей не может тем так скоро услужить. Тут барыня ему сама уж угождала, С нетерпеливостью рукою ухватя И нежа у него, подобно как дитя, И шоколадом то бессильство награждала. В той слабости ему когда же помогла, Тогда-то уж игра прямая потекла. Беспрекословно тут друг друга забавляли, Друг друга целовали. Понравился такой боярыне убор, И он с тех пор Нашел свои утехи И тешил госпожу без всякия помехи.