Читать «Крестный отец Катманду» онлайн - страница 139

Джон Бердетт

Он на мгновение задумался.

— Рядом со мной оказался индус из тех, что попадаются там везде: в старомодных очках, прекрасно говорящий по-английски с уэльским акцентом и никогда не устающий рассказывать о своей культуре независимо от того, интересуется ею собеседник или нет. Он объяснил мне, что приносящий жертву священник — это Брама, огонь — тоже Брама, и бог, которому приносят жертву, — Брама. И сама жертва, то есть козел, — Брама. Брама — сама жизнь, ее полный круг.

Фрэнк Чарлз сосредоточенно закрыл глаза, сглотнул застрявший в горле ком и продолжил:

— В какое-то мгновение я понял. Понял, как легко западному человеку сыграть священника, бога, огонь — все, что угодно, кроме козла. Другими словами, в роли Брамы мы нереальны. И самое смешное, что все, кроме нас, знают об этом. Будем откровенны: нам больше нравится приносить в жертву других. Наше категорическое — можно сказать, преступное — неприятие боли и страдания делает нас полными отступниками на поприще жизни. Вот потому я недоволен собой как художником и человеком. Я так никогда и не приблизился к тому мгновению, когда, освободившись от камня, из которого был сотворен, мог бы сказать «се человек». Думаю, подавляющее большинство людей, когда солнце клонится к закату, ощущают в сердце то же самое, но только я один не сумел прервать борьбу, хотя тридцать лет старался сдержаться и наснимал кучу всякой муры. Хорошо или дурно, все это я. Наслаждайтесь.

Это был один из тех кинофильмов, которые начинаются с конца истории, затем сюжет разворачивается с исходной точки и постепенно возвращается к настоящему моменту. В начале, которое одновременно является финалом, мы оказались в Катманду семь или восемь лет назад. О времени можно было судить по весу режиссера, который снимался в главной роли. Ему было лет пятьдесят с небольшим, но выглядел он моложе. Без бороды, чисто выбритый импозантный красавчик, в нем чувствовался не по летам юношеский напор и энергия. Он часто улыбался, когда мы следовали за ним по Катманду. На лице отражался отсвет какого-то безумия. Горы действовали на него так же, как на меня: возникало ощущение погружения в колыбель сознания.

Не возникало сомнений, что этот привлекательный мужчина излучает добротолюбие, которое не имело ничего общего с буддизмом, зато было частью его естественного состояния. Наверное, он не догадывался, но именно это внутреннее свечение принесло ему успех в жизни. А теперь привело в Гималаи.

Меня удивило, как рано появилась в фильме Тара. Она была кем-то вроде связной в агентстве, к услугам которого Фрэнк Чарлз прибегал во время съемок. Со своим блестящим английским Тара выполняла роль переводчика: слушала знаменитого голливудского режиссера, затем говорила по-непальски и по-тибетски. У нее на шее на простом нейлоновом шнурке висела серебряная Ваджра. Режиссер объяснил, что хочет снимать на северной границе, может быть, даже за ней, в Тибете, если удастся получить китайскую визу. Тара ответила, что условия там очень суровые, как-никак пятнадцать тысяч футов над уровнем моря. На этой высоте у людей начинается горная болезнь. И с китайцами проблема: они не слишком любят американцев, которые заявляются на Тибет с расчехленными кинокамерами.