Читать «Простодушное чтение» онлайн - страница 199

Прав Басинский. Конной милиции на читательской конференции сегодня не представишь. И чтобы стать даже не знаменитым, просто – известным, пяти рассказов сегодня будет, пожалуй, маловато.

Ну и что из этого вытекает? «Самое тусклое время в литературе»? «Тошнотворная реальность»?

А может, просто нормальная жизнь? Литературная – во всяком случае.

Меня, например, всегда немного пугала легкость, с которой вот так, походя, мимоходом, можно мазнуть: «тошнотворная реальность», «самое тусклое», «цинизм и прагматизм», и дальше, дальше – к частностям. С общим все как бы уже и ясно. А мне – нет. Мне хотелось бы разобраться. Поспорить. Но как спорить с «тошнотворно»? Тут ведь не анализ, не рассуждение, тут – физиология. Такие «психомоторные» аргументы в принципе неопровержимы. Не будешь ведь всерьез ссылаться на собственную физиологию: «А вот на мой вкус, например…»? Речь у нас не о вкусах. Речь – о понимании. Поэтому, не вступая в спор, а чтобы просто была понятна логика моих дальнейших рассуждений, для справки скажу, что нынешнюю реальность тошнотворной и циничной не считаю. Прежняя для меня была несравненно более тошнотворной и циничной. В своих рассуждениях о взаимоотношениях литературы с наступившей жизнью исхожу из убеждения, что, несмотря на драматическую неустойчивость нынешнего политического и экономического равновесия в стране, несмотря на зыбкость перспектив и на звероватость нашей свободы и демократии, нынешнее положение России можно назвать если не нормальным, то двинувшимся в сторону нормы. Убеждаюсь в этом каждый раз, обращаясь к отечественной истории.

Да, времена изменились. И журналы уже не претендуют на роль общественных лидеров. В таком качестве они, похоже, уже не нужны. Журналы становятся прежде всего литературным явлением.

Соответственно изменилась и читательская аудитория. Не исчезла, а – изменилась. Читают по-прежнему много. Во-первых, газеты. И это естественно, это не так унизительно, как вылавливание новостей сквозь радиозаглушки и знакомство с современной общественной мыслью по намекам из процеженной через цензуру критической статьи в толстом журнале. Во-вторых, читают любовные (детективные, сентиментальные, «жизненные» и прочие) романы. И это тоже естественней, чем выписывать годовой комплект «Иностранной литературы» ради одного романа Хейли или двух-трех повестей, где есть не стесненное идеологией изображение нормальной свободной жизни. И наконец, вот он – сидит и читает в толстом журнале повесть Пелевина. Один-разъединый на весь вагон электрички, шелестящей газетами. Мало? Сколько есть. На мой взгляд, вполне достаточно для существования Литературы.

Не думаю, что кто-нибудь из моих современников помнит такое цветущее и богатое время в литературе. Еще лет десять назад при перелистывании убористо набранных страниц толстого журнала с тоской думалось: неужели среди такого количества текстов – а сколько умов и талантов над ними работали! – неужели не найдется ничего для чтения? И, как правило, не находилось. (Не поленитесь, полистайте, скажем, «Новый мир» или «Юность» рубежа 70—80-х годов.) Сегодняшние журналы закрываешь с другим – тоже отчасти тяжелым – чувством: каждый второй номер хочется отложить, чтобы потом, выбрав время, сосредоточенно прочитать, прочувствовать, продумать. И… уже не откладываешь. За последние годы – завал непрочитанного. Это раньше, раньше надо было читать – свободно и нестесненно – и Соловьева, и Набокова, и Барта, и Джойса, и Борхеса, и Вячеслава Иванова, и Миллера, и Степуна, и Хейзингу, и Пауля Тиллиха. Раньше, когда и журналы были журналами, и главные редакторы – главными редакторами, только почему-то для чтения предлагали толченые опилки в исполнении гг. Маркова и Феликса Кузнецова со товарищи.