Читать «Простодушное чтение» онлайн - страница 142

Опусы же наших средне– и малоодаренных радикалов имеют – и вполне приличные, на мой взгляд, – шансы не только остаться в литературном обиходе, но и реально повлиять потом на новые литературные поколения. То, что, по мнению Чупринина, сославшегося на точное замечание Агеева («движет ими великий соблазн творить не тексты, а историю»), как бы исключает самую возможность их присутствия в литературе, как раз и способно обеспечить для них определенный запас прочности, компенсировать отсутствие таланта.

Миллионы моих сограждан в нескольких поколениях читали как современную литературную классику «Разгром», «Молодую гвардию» и «Повесть о настоящем человеке», – ну а самым же выразительным в этом ряду я бы назвал феномен романа «Что делать?», действительно ставшего в нашем сознании частью русской литературной классики. И как раз по той самой причине, что человек не литературу делал, а историю.

А чем хуже, скажем, Шаргунов или Сорокин со своим «Голубым салом»? – хуже, конечно, но не настолько, чтобы не осилить этой задачи.

...

«Они ведь – и Ольшанский, и Быков, и Шаргунов, и Пирогов, и иные многие – не вполне ведь всерьез говорят то, что говорят. А чтобы самим упастись и нас упасти от скуки и интеллигентной рутины».

То есть поза. Игра. Так? Вроде, да. Они ерничают, они откровенно издеваются над простодушным своим читателем вроде меня. Наконец, время от времени и сами они высказывают что то вроде: ну чего взъелись на нас за «Гексоген» Проханова – мы провели очень даже полезную провокативную акцию.

Все так.

Но, при всей неоднозначности, скажем так, моего отношения к нашим лево-радикалам, вот тут я им верю с трудом. В противном случае мне пришлось бы усомниться в их умственных способностях. То есть я должен был бы предположить, что мир вокруг себя они мыслят чем-то вроде бесконечного продолжения московской и питерской литературной тусовки. Что им никогда в голову не приходила мысль о существовании своего читателя и многомиллионного телезрителя, которые не знают, да и знать не обязаны о нынешних правилах позиционирования в литборьбе, которые слушают их как вполне вменяемых людей, способных отвечать за свои слова. И которые потом будут, вольно или невольно, оформлять свой образ мира и определять свое поведение в нем с помощью формулировок, услышанных с телеэкрана от того же Быкова. Литературная игра – игра только для их круга. Для остального мира она – реальное дело.

Нет, по поводу некоторых я могу такое предположить. Ну вот, скажем, Ольшанский – торжественно объявив себя черносотенцем, он с детской обидой и искренним недоумением жаловался потом, что с ним раззнакомились некогда симпатизировавшие ему люди. То есть он, похоже, действительно полагал, что на самом-то деле черносотенцем он не стал, что это только игра такая. Человеку никогда не приходило в голову, что слово, которым мы (как нам кажется) пользуемся, обладает своей суверенностью и своей волей. И это еще вопрос, кто кого использует. Давнюю уже историю с Ольшанским я вспомнил, когда прочитал в редактировавшейся им газете, на первой полосе, набранное почти такими же крупными, как в названии газеты, буквами слово, которое изобрели здесь для обозначения еще одной аномалии: «антисемитофобия». Да нет, представить себе Ольшанского крадущимся ночью с топором к синагоге мне по-прежнему трудно – из привычного для него круга общения он не мог не выпасть еще и по другой причине: оттого, что бывшие его собеседники почувствовали себя идиотами – они-то разговаривали с ним как с человеком вполне адекватным, кто ж мог предположить подобную степень неведения самой природы слова и мышления у пишущего, у публично размышляющего человека.