Читать «Базалетский бой» онлайн - страница 344

— Считаю, царь царей, несвоевременным напасть сейчас на Самегрело.

Словно под ледяной каскад попали отцы церкови и имеретинские владетели! Страсти утихли, и в палате водворилось молчание.

«Вижу, князья, — подумал, усмехаясь, Саакадзе, — не терпится вам моей десницей присвоить себе земли Самегрело, растаскать их по клочкам, а на народ мегрельский, как на собственный имеретинский, надеть двойную цепь рабства! Бедный труженик, ты и так едва прикрываешь наготу свою, и сытым случается быть тебе не каждый день. Нет, никому ныне и впредь не поможет Георгий Саакадзе закабалять народ!»

Католикос Малахия уставился на носки своих черных бархатных сандалий, вышитых золотом и осыпанных драгоценными камнями, потом с горечью проговорил:

— Бог не до конца взыскал с нас за грехи наши, если ты, сын отваги, отказываешь нам в мече своем.

— Не отказываю, святой отец, а советую подождать, — голос Саакадзе звучал так глухо, что он сам не узнавал его. — Недолго усидит спокойно Леван — характер скорпиона у него, способен ужалить даже ближних. Ты же, святой отец, знаешь: поднявший меч от меча и погибнет.

— Горе нам, беспредельно грешным! — недовольно прохрипел архиепископ Давид, судорожно касаясь наперсного креста.

В горле Саакадзе запершило, и он наклонил голову, чтобы не выдать своей ненависти. Он готов был немедля проучить лицемеров.

Но тут встал царь и напомнил, что Моурави гость, и дорогой гость! Не следует утомлять его долгой беседой. На обсуждение дел еще много осталось времени. И, прислонив жезл к плечу, Георгий Третий величественно покинул палату.

Хранивший долгое молчание Кайхосро Мухран-батони шепнул сидевшему рядом Александру:

— Утомлен и опечален Моурави. Царь царствующих прав, не следует настаивать.

— Мой любезный и дорогой друг Кайхосро, надо удержать Моурави от поездки в Стамбул. Я лучше знаю турецких пашей, увидишь, я окажусь прав.

И вновь шли… нет, не шли, а ползли дни — унылые… навязчивые. Увивались около Моурави князья, устраивая неуместные празднества, елейно славили Моурави церковники, щедрым звоном напоминали церкви о своем домогательстве. А Георгию Саакадзе все казалось, что на небосклоне потускнело солнце, а с вершин продолжают беспорядочно спускаться всадники, вместо бурок прикрываясь туманами.

Видел Саакадзе, как осторожно, но настойчиво старается Александр сделать пребывание его в Кутаиси приятным, — и теплое чувство к царевичу возрастало. Видел, как Кайхосро Мухран-батони осторожно, но настойчиво охраняет его от слишком назойливых, — и любовь к неповторимому Кайхосро все ширилась. Видел, как «барсы», не в силах примириться с потерей Даутбека, не снимая с куладжи желтых роз и холодно отстраняя навязчивую любезность кутаисцев, целыми днями сидели на берегу Риони, молча следя за его течением, точно ища в нем разрешения страшной загадки: куда ушел Даутбек? И жалость, великая нечеловеческая жалость к друзьям — нет, не к друзьям, а к сыновьям наполняла уже переполненную мукой душу Саакадзе.

Все видел Моурави — и непривычно сурово сжатые губы Русудан, и непривычную тень в вечно смеющихся глазах Хорешани, и непривычно дрожащие руки Дареджан. Все видел и думал: «Хорошо, удалось отправить перед Базалетской битвой Папуна в Носте, к родным «барсов» — якобы для привета и проверки настроений крестьян, а на самом деле, чтобы уберечь от возможной опасности, — женщины не должны оставаться беззащитными. Папуна во все дни, солнечные и туманные, обязан остаться невредимым, он — для семьи…»