Читать «История болезни. В попытках быть счастливой» онлайн - страница 31

Не буду ничего плохого о Батанове говорить, поскольку недавно узнала, что он несколько лет назад умер. Получал он у нас бешеные деньги, никаких структур, славу Богу, не выстроил, уходя, позаимствовал навсегда парочку ноутбуков. Ушел, кстати, в гендиректора телеканала “Спас”.

Быть исполнительным директором после ареста Ходорковского становилось все опаснее. Первые двое уехали в Лондон, потом плечо подставил мой сотрудник Вовка. Но выдержал недолго. Самым крепким бойцом оказался красивый, стриженный под ноль веселый еврей Мишка Яструбицкий. Вот с ним я бы в разведку не то что пошла бы, а жила бы в ней, в этой разведке.

Скажу сейчас крамольную мысль, да простит меня Михаил Борисович Ходорковский. Как же хорошо нам было работать эти два с половиной года от его ареста до ареста наших счетов! Через адвокатов мы задавали вопросы и получали четкие ответы. Никто не спорил. Каждый рубль у Мишки был на счету. Еще одной крепостной стеной была Людмила Сергеевна, наш бухгалтер.

Вообще Ходорковский часто пытался переложить бизнес-подходы на нашу гуманитарную сферу. Летом 2003 года, когда Платон Лебедев уже был в тюрьме, Ходорковский придумал создать фонд помощи тем гражданам, которые пострадали от произвола правоохранительных органов. Этот фонд существует до сих пор и называется “Общественный вердикт”. А тогда Ходорковский решил сам найти достойного управленца “без правозащитных соплей”, который бы этот фонд возглавил. Для поисков этого человека были вызваны ЮКОСовские хэдхантеры – охотники за головами. Хэдхантеры, повинуясь их, хэдханте-ровским обычаям, рванули ко вторым лицам крупных правозащитных организаций и запели примерно одну и ту же песню.

“Солидный бизнесмен, фамилию назвать не можем, намерен выделить сумму денег, сколько, сказать не можем, на создание фонда, который будет финансировать… Точно не можем сказать, что именно. А не будет ли вам интересно подобный фонд возглавить?”

Эффект был потрясающим. Бизнесовые хэдхантеры не учли, что все правозащитники общаются между собой, а уж тем паче рассказывают друг другу о странных контактах с людьми в штатском, делающих невиданные предложения. На следующий день мне позвонила Людмила Михайловна Алексеева, председатель МХГ, и заговорщицким голосом сказала, что есть не телефонный разговор. При встрече сообщила:

– Ирочка, к нам, ко всем, приходили из КГБ.

Такой была реакция на появление хэдхантеров. Я поехала к Ходорковскому и предложила ему гнать, в данном конкретном случае, хэдхантеров в шею. Что он и сделал. А фонд, по совместной договоренности МХГ и “Мемориала”, возглавила давно занимающаяся правозащитой выпускница МИФИ Наташа Таубина. Что Ходорковскому страшно понравилось – инженерно-физический, значит, все-таки мозг четкий, не гуманитарный. Тогда еще Михаил Борисович гуманитариев не жаловал.

Много чего было. Рождались новые проекты, мы ругались и мирились между собой, но с момента ареста Ходорковского мы знали, что всему этому пиршеству гражданской активности неминуемо придет конец. А когда это произошло, то случилось, конечно, неожиданно. Но сначала был обыск.

Яструбицкий позвонил с утра и сообщил деловым тоном:

– Ирка, весь Колпачный оцеплен ОМОНом. Предъявили ордер на обыск, давай быстро дуй на работу.

Другой бы сказал – у нас ОМОН, сиди дома, не показывайся. Но Мишка знал мой характер. Была осень 2005 года, и ОМОН воспринимался как своего рода игра “Зарница”. По какому поводу нас обыскивали, я так и не поняла. В дальнейшем я ни разу не видела изъятых у нас документов, не слышала, чтобы они пригодились доблестным следакам. А изъяли много ценного. Например, мои записные книжки центробанковских времен. В них под красной коленкоровой обложкой учительским почерком моего секретаря Галины Александровны были переписаны телефоны многих ценных на 1998 год людей. Кириенко, например. Или Уринсона. Его фамилия – видимо, чтобы запутать следствие окончательно – фигурировала в транскрипции “Уренцов”. Такие важные вещи, как номера телефонов, Галя никаким компьютерам не доверяла. Вот этот раритет и изъяли. Я потом и письмо в прокуратуру писала. Типа прошу вернуть, ибо ни жить, ни работать мне без моих записных книжек не судьба. Обыск проводился следователем Тумановым и его соратником с говорящей фамилией Мертвищев. Наверное, он и выглядел как персонаж Салтыкова-Щедрина. Но лиц их я не запомнила. Дяденьки в штатском долго копались в документах и платежках благотворительной комиссии, а ангелоподобная Яночка Комарова тихим и нежным голосом давала пояснения:

– А это на компьютеры для детского дома, где детишки с ДЦП…

У Мертвищева должен был случиться когнитивный диссонанс – несовпадение увиденного с ожидавшимся. Мы были не похожи на контору по отмыванию грязных денег. Может, и случился. Мы никогда об этом не узнаем. В любом случае, как тогда сказал Георгий Сатаров, “прокуратура повысила свой образовательный уровень… ”.

Я дерзила следователю. Пользуясь тем, что моя машина имела пропуск во внутренний двор, я ввезла съемочную группу Рен-ТВ. Через внезапно распахнувшуюся дверь они заранее включенной камерой засняли работу следопытов. Но героизм был излишен – свободы слова уже не было, и запись в эфир не пошла. Только разозлили Мертвищева, который пообещал, что, если я буду задираться, он нас всех поставит к стенке. Ноги на ширине плеч, руки за голову. Я тогда еще ходила с тросточкой и вполне могла выполнить этот трюк!

Сами понимаете, в итоге победа осталась за Генпрокуратурой. Мы проработали еще несколько месяцев.

Я не сразу поняла, как много потеряла, простите за пафос, наша страна с исчезновением проекта “Открытая Россия”.

А я стала безработной.