Читать «Индия: беспредельная мудрость» онлайн - страница 136

Сходное состояние пережил однажды Даниил Андреев в июле 1931 г.; он описал его в «Розе мира»: «Тихо дыша, откинувшись навзничь на охапку сена, я слышал, как Нерусса струится не позади, в нескольких шагах за мною, но как бы сквозь мою собственную душу. Это было первым необычайным. Торжественно и бесшумно в поток, струившийся сквозь меня, влилось все, что было на земле, и все, что могло быть на небе. В блаженстве, едва переносимом для человеческого сердца, я чувствовал так, будто стройные сферы, медлительно вращаясь, плыли во всемирном хороводе, но сквозь меня; и все, что я мог помыслить или вообразить, охватывалось ликующим единством… Все было во мне той ночью, и я был во всем».

Судя по этим примерам, можно сказать, что медитация – способ поэтического видения мира через непосредственный контакт с истинной сущностью вещей, взаимодействие с миром, которое происходит не через умозрение, а непосредственно, в слиянии с миром. «В медитации – великое блаженство», – говорил Дж. Кришнамурти, один из самых ярких современных индийских мыслителей.

Илл. 54. Практика медитации – самая суть индийского проникновения в жизнь

В Индии техника медитации была доведена до виртуозного совершенства. Вообще медитация – едва ли не самая характерная черта индийской духовности; она составляет самую ее сердцевину. Считается, что именно из Индии она распространилась по всему свету. Там она считается одним из наиболее верных средств для обретения высшего знания, что, как уже было сказано, провозглашается высшей целью всех религиозно-философских школ и направлений.

Здесь, пожалуй, во избежание недопонимания, будет уместным остановиться поподробнее на вопросе о том, какой же смысл мы обычно вкладываем в понятие «знание». В свое время английский философ и математик Бертран Рассел писал, что «знание является гораздо менее точным понятием, чем обычно думают, и более глубоко укоренено в невербальное поведение животных, чем было склонно считать большинство философов. Логически элементарные предположения, к которым приводит наш анализ, психологически являются завершением долгого ряда усовершенствований, который начался с привычных ожиданий у животных – таких, как ожидание, что предмет с определенным запахом будет пригоден в пищу. Таким образом, вопрос о том, „знаем" ли мы требования научного умозаключения, не так ясен, как это кажется. Ответ должен быть таким: в одном смысле – да, в другом смысле – нет; но в последнем случае мы вообще ничего не знаем, и „знание" в этом смысле – обманчивая мечта. Затруднения философов в значительной степени обусловлены тем, что они не желают пробуждаться от этого счастливого сна». Добавим: в счастливом сне пребывают не только философы.

Объясняя причины неточности понятия «знания», Б. Рассел указывает две из них: «Во-первых, значение слов всегда более или менее неточно вне логики и чистой математики; во-вторых, все то, что мы считаем знанием, в большей или меньшей степени неопределенно, и нет метода определения того, какая степень неопределенности необходима, чтобы мнение не было достойно называться „знанием", так же как и не существует способа выяснить, какая степень утраты волос делает человека лысым». И далее: «Несомненно, есть существенное различие между знанием, полученным путем восприятия, и знанием, полученным путем рассуждения; но это не говорит о различии в отношении того, что известно».

Слова Б. Рассела заставляют задуматься о природе знания, если мы хотим пробудиться «от этого счастливого сна», тем более, что мы не так уж редко сталкиваемся с ситуацией, когда какое-нибудь знание, еще вчера казавшееся нам достоверным и истинным, сегодня вызывает серьезные сомнения. Достаточно заглянуть в историю любой науки или в собственную прожитую жизнь, чтобы удивиться большому количеству примеров, убеждающих в этом. Так что совсем неслучайно лингвист и философ XX в. Н. Хомский писал: «В современную эпоху, прежде всего под продолжающимся влиянием идей Декарта, вопрос о знании снова становится центральным предметом исследования». В самом деле, одна из важнейших оппозиций европейской культуры нашего времени – «знание – человек».

А что же в Индии? Как мы выяснили, для индийских мудрецов истинное знание – одно из средств для освобождения от сансарной круговерти, и потому никакое знание не имеет ценности, если оно не ведет к освобождению и не помогает в конечном итоге разорвать обременяющие путы бесконечной цепи рождений и смертей. Таким образом, для индийского мышления та свобода, о которой шла речь в предыдущей главе, неотделима от знания, и человек, преодолевший ограничения профанного мира и обусловленного бытия, достигает иного уровня существования, а вместе с этим высшего знания и абсолютной свободы.

Во всех даршанах выделялись источники достоверного познания – праманы. Таковыми считались, например, чувственное восприятие, логический вывод, сравнение, свидетельство священных текстов, условное предположение и заключение об отсутствии объекта на основании его невоспринимаемости и т. п. Но, по мнению индийских мудрецов, все эти разнообразные и достоверные источники имеют весьма ограниченную сферу применения: они действуют лишь в области эмпирической, феноменальной практики, в обыденном, природном мире, «и не применимы к атману», высшей реальности.

А этот видимый нами мир – не что иное, как волшебные переливы майи, иллюзии, завеса которой скрывает истинную, неизменную сущность. Излюбленные примеры, иллюстрирующие сказанное: веревка, которая кажется змеей в руках факира, или раковина, кажущаяся куском серебра, – подобно этому, многообразные свойства мира лишь временно накладываются на его истинную основу – брахман. Это наложение, мираж, иллюзия, божественная игра, эта майя и есть творящая сила, оборотная сторона брахмана; она-то и подвержена изменениям, высший же брахман всегда остается самотождественным и единым. Майя и порождает неведение: это не просто невежество или ложное знание, а единственно доступный нам, обычным людям, способ восприятия и в то же время способ существования нашего привычного, явленного мира, создающий то, что мы воспринимаем как природные, индивидуальные особенности каждой души.

Но в Индии верят, что внутри каждой из них, как светлая сердцевина, лежит чистое сознание, атман, лишенный качеств и изначально тождественный брахману. Цель жизни индуиста – реализовать это тождество, отринув завесу майи, а это возможно лишь в мистическом акте растворения в брахмане; только брахман, как подчеркивают мудрецы, и есть истинное знание, противоположное неведению.

Обрести же его совсем не просто. Здесь не помогут ни моральные или религиозные заслуги, ни следование ритуальным предписаниям или почитание личного персонифицированого бога. Бессильны здесь и интеллектуальные усилия человека: ведь таким путем он может только увеличить сумму знаний с помощью надежных и достоверных источников познания. Научить постижению атмана, а тем самым и брахмана, тоже нельзя: слова здесь бессильны и мертвы, ими нельзя уловить природу этой ускользающей и невыразимой высшей реальности. Итак, любое содержание знания случайно, замещаемо и лишь временно может накладываться на не соизмеримую ни с чем внутреннюю сущность мира.

Это не простое положение со знанием отчасти проясняет метафора безвидного света, который незримо пронизывает все бесконечное пространство и который можно увидеть лишь в том случае, когда сброшены все оковы или пелены. В религиозных учениях Индии вообще ярко присутствует мистика света, и главная ее идея состоит в представлении о его творящей силе: «Свет, который сияет над этим небом, над всем, над каждым в непревзойденных, высших мирах, поистине, он и есть тот свет, который находится в этом человеке», – говорится в «Чхандогья-упанишаде».

Ценность такого высшего знания неоспорима, и определяется она прежде всего тем, что оно обязательно ведет к изменению способа человеческого существования, которое понимается как не имеющее пределов духовное совершенствование, что утверждается, например, в «Брихадараньяка-упанишаде»: «Веди меня от небытия к бытию. Веди меня от тьмы к свету. Веди меня от смерти к бессмертию».

Как бы ни называлось это знание: видья – внерациональное, мистическое знание, ведовство, джняна – метафизическое знание, праджня – запредельная мудрость, – оно должно быть знанием высшей реальности, и только этим обусловливается его непреходящая истинная ценность; только такое знание становится желанным. Вачаспатимишра, один из комментаторов «Санкхьякарики» Ишваракришны, начал свой комментарий так: «В этом мире люди слушают только того, кто излагает вещи, знание которых необходимо и желательно. К тем же, кто излагает никому не желанные, никому не нужные учения, люди относятся как к шутам или пастухам, которые хороши в своих занятиях, но невежественны в науках и искусствах».

Итак, в Индии любое истинное знание должно носить сотериологический характер, даже логика. В качестве метафизического знания оно не понимается как обладание какой-либо информацией или как знание о чем-нибудь; нет, оно прежде всего сверхсодержательно и потому полностью невыразимо в словах. Это знание единого, абсолютного, того, что способно изменить сознание, и, как таковое, оно противопоставляется виджняне – знанию о многом, обыденном, разном. Оно же оказывается мерилом для установления ценности всех других вещей и их места в иерархии. Как подметил А. М. Пятигорский, для современного образованного европейца знание всегда есть нечто внешнее по отношению к нему; то, что нужно искать, обнаруживать, достигать и т. д., то есть получать каким-то образом извне, либо снизу, как чернокнижники, либо сверху, от Бога, как дар. Человек поэтому воспринимает себя как оболочку для этого знания, как вместилище, которое может и не выдержать его бремени, сойти с ума и т. п. В индийской же традиции, как, впрочем, и в других восточных, знание получают изнутри; оно хранится в самом человеке.

Илл. 55. Янтра. Раджастан, XVII в.