Читать «Такая долгая полярная ночь.» онлайн - страница 8

Итак, я был вменяем, не был одержим какими-либо патологическими фобиями, т.е. психически здоров и вполне годен для тюрьмы. Еще летом 1940 года, когда у меня отняли дневник, я был посажен на гауптвахту. Мотивировка — писание дневника. Десять суток я провел на гауптвахте, познакомился с интересными людьми и их судьбами.

Глава 5

«В армии учишься подчиняться дисциплине и безоговорочно выполнять приказания, а в тюрьме учишься не участвовать в жизни и смотреть на нее только сквозь решетку окна».

Бронислав Мушич «Автобиография».

Правила содержания на гауптвахте в то время были существенно изменены в сторону ужесточения. Такие изменения ввел новый нарком обороны Тимошенко, назначенный Сталиным вместо Ворошилова. А если еще на тебя «имели зуб» «отцы — командиры», то вполне понятно, что старшина роты, этот коротышка Останин, «забывал» прислать еду «арестанту» Толмачеву. Со мной некоторое время в камере гауптвахты сидел военфельдшер, к сожалению, я забыл его фамилию. Посадили его якобы за самовольную отлучку из части, где он служил. Он и его товарищ — старшина ходили в соседнее село в гости, заведя знакомство среди молодежи. Им обоим понравилась одна девушка. Однако она была благосклонна к этому фельдшеру. Фельдшер и старшина часто ходили в гости, никому не докладывая о своих отлучках из военной части. Когда однажды фельдшер, будучи один в гостях у любимой девушки, задержался там на ночь, старшина, его товарищ, донес на него и вместе с военным патрулем пришел в дом этой девушки арестовывать «преступника». Фельдшера за самовольную отлучку, разумеется, арестовали, оторвав от объятий любимой, как сказал бы любитель сентиментальных романов. Девушка плюнула в лицо старшине и высказала все, что думала о нем и о его подлом поступке. Так фельдшер оказался в одной камере со мной. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. Отделался ли он штрафным батальоном или наше «справедливое» советское правосудие упрятало его в тюрьму — не знаю.

Летом 1940 года в камере гауптвахты, где мы с ним сидели, было жарко, душно. Ему хотелось курить, что запрещалось новыми правилами содержания на гауптвахте, установленными наркомом Тимошенко. Кормить нас порой «забывали». Тогда этот фельдшер и я решили петь, т.е. делать то, что тоже было запрещено. И мы дружно и громко, так сказать, «во весь голос», стали петь гимн Советского Союза — «Интернационал», «Вставай, проклятьем заклейменный…» — гремело из окна нашей камеры и разносилось по всей гауптвахте. По коридору забегали, засуетились. Часовой в коридоре открыл «кормушку» — маленькое оконце в двери камеры и потребовал, чтобы мы замолчали. В ответ фельдшер швырнул в дверь круглый чурбан, назначение которого было заменить табуреты. Прибежал дежурный по гауптвахте офицер, потребовал, чтобы мы замолчали. Но мы продолжали петь. Звуки гимна нашей родины разносились по всей окрестности. Верхом на коне прискакал комендант гарнизона. Он вошел к нам в камеру и строг приказал нам прекратить пение. Тогда я спросил его: «Как! Вы запрещаете нам петь гимн родины — «Интернационал»?» И фельдшер добавил: «Петь «Интернационал» запрещают в странах фашизма».