Читать «Вор, шпион и убийца» онлайн - страница 83

Перебирая в тот вечер библиографические карточки, на обороте которых я делал выписки из книг, наткнулся на цитату: «Как перед Богом по совести говорю, после 19 лет лишения свободы, что в этот день 1825 года я был прав по чувству, но совершенно не знал черни и народа русского, который долго, очень долго должен быть в опеке правительства; его разврат, пороки, изуверия, невежество требуют сильной централизации правления, и одно самодержавие может управиться с этим Амоханом. Боже, прости меня! В полночь 14 декабря». Эту запись в дневнике Александр Якубович, декабрист, «Дантон новой революции», вызывавшийся убить Александра I, сделал в ночь на 25 декабря 1843 года.

А на другой карточке — выписка из статьи Михаила Меньшикова «Толстой и власть», опубликованной в 1908 году: «Идеал вообще есть вещь, наиболее осуществимая из всех. Идеал есть самое лучшее, чего народу хочется, чего хочется всего сильнее, напряженнее, неотступнее, до страсти. Идеал есть высшее возбуждение воли. Согласитесь, что это условие, самое выгодное для достижимости. Если теперешняя действительность так печальна, то это не потому, что народные идеалы недостижимы (стоило бы в таком случае рассуждать о них!), — а потому лишь, что народные идеалы невысоки — в общем, как раз под стать невзрачной действительности».

Память любого районного газетчика переполнена тьмой. Может, потому они и спивались — почти поголовно?

В городе была неплохая библиотека, а в ней работали милые молодые женщины. Они придерживали для меня новинки, оставляли свежие номера «Иностранной литературы». В библиотеку я обычно заходил вечером, после работы.

Там-то, у библиотечной стойки, я и встретил Элю.

Я не сразу ее узнал. Вспомнил не имя — прозвище. Твигги — вот как мы ее называли: Твигги. Тростинка, прутик. Когда-то она была худенькой, стройной, с узкими бедрами и маленькой грудью, которую она прятала под пышным бантом, с рыжими кудряшками, милым козьим личиком. Кажется, ее звали Элей… Элеонорой… Она бывала на наших посиделках в университетском общежитии, пила мало, молчала, глядя на всех из угла большими голубыми глазами. Что-то еще… кажется, у нее был дефект речи, потому она и помалкивала… или дефект речи был у ее подруги — яркой толстухи с красивыми коленками? Подругу звали Адой, мы называли ее Исчадием Ада.

— Эля? — спросил я.

Она молча улыбалась.

— Долго ли, коротко ли на литургии в Гибралтаре Тургенев с турком торговал, да тот так и не дрогнул, — быстро проговорил я.

— Да я тебя и без Гибралтара помню, — сказала она. — Очень хорошо помню. И язык у меня в порядке… это у Ады, у подруги — помнишь ее? Все таращились на ее коленки. Исчадие Ада. Это у нее был Тургенев в Гибралтаре… каша во рту…

Эля чуть-чуть располнела, и ей это шло: стала шире в бедрах, у нее появилась задница, хотя грудь осталась по-прежнему маленькой. Волосы из рыжих стали темно-каштановыми. На безымянном пальце левой руки у нее зеленело нефритовое колечко. Спускаясь по лестнице, она держалась прямо и покачивала бедрами: в ее походке появилась женская уверенность.