Читать «Год беспощадного солнца» онлайн - страница 101
Николай Волынский
И случилось то, чего никто не ожидал. Испанки подхватили рефрен:
Причем Мария адресовала свой вопрос в зал всем зрителям, а Мариса – одному Лещенко: прижалась к нему и два раза ласково дернула его за ухо.
Когда затихли аплодисменты, Мария Мендиола сделала шаг к авансцене и решительно заявила:
– И ми ишо больши руски ясык снати: Горбатшоф, водка, пиристиройка, Эльцин – наш Аль Каш! Путьин навьечно, не умирьот ньикогда!
Публика завыла, завизжала, зарыдала. Даже прожектора у Мамонова погасли, но через секунду вспыхнули снова.
Потом Лещенко запел что-то свое, испанки не пели, но экономно водили в стороны и вверх руками. Попытались изобразить танец, но прекратили: обеим явно мешал собственный вес.
– Сколько же им лет? – задумчиво спросила Марина.
– Сто двадцать на двоих, думаю, есть.
– А сами-то будут петь?
Испанки, конечно, ее услышали. Тут же затянули свой знаменитый хит «Yes, sir, I can booggie», который когда-то за два дня принес дуэту «Баккара» мировую славу. Мария пела скромно, а Мариса почему-то козыряла на каждом «Yes, sir» по-американски, прикладывая ладонь к «пустой» голове.
Потом пошли «Я настоящая леди», «Мое сердечко», «Когда-нибудь в раю»… В динамиках Мышкин хорошо различал голоса Марии Мендиолы и отсутствующей здесь Майте Матеос. И еще он с грустью подумал, что больше никогда не пойдет на концерты состарившихся звезд. Две располневшие от возраста, усталые от жизни испанские тетки двигались на сцене неуверенно, с опаской, водили туда-сюда руками, тронутыми морщинами и слегка подагрой. Вдруг Мария, видно, вспомнила, какой великолепной она была танцовщицей, и попыталась сделать пируэт. Мышкин в испуге зажмурился, а когда открыл глаза, облегченно вздохнул: Мендиола все-таки удержалась на ногах. Больше она не вертелась.
Грустно стало Дмитрию Евграфовичу. Испанки лишний раз напомнили: самое непоправимое в человеческой жизни то, что она проходит сумасшедше быстро и исчезает навсегда. «Верно заметил секретарь Папы римского Кржиштоф Занусси: жизнь есть смертельная болезнь, передаваемая половым путем, – подумал он. – Хотя не самая благочестивая мысль для профессионального католика».
Чуть оживился Дмитрий Евграфович, когда шестидесятилетние девчонки исполнили «Бамбу», естественно, на испанском, но пели они открытыми, горловыми голосами, с визгом и подвыванием, – точно так поют частушки русские деревенские девки и бабы. В рефрене «О, arriba, arriba» Мария зажигательно взвизгнула, публика подхватила, а Мариса неожиданно пустила петуха [29] . Но фонограмма вертелась исправно, и короткого вопля ее сорванного голоса, кажется, никто не заметил, кроме Мышкина и Марии Мендиолы: на ее лице промелькнул секундный ужас.
Когда их стали вызывать на комплимент, Мышкин подхватил Марину под локоть, и они поспешили в осветительскую.
У Мамонова сидел парень лет тридцати, совершенно лысый, коренастый и чудовищно толстый. Если росту в нем было метра полтора, то вширь – все два. «Два центнера, не меньше, на себе таскает, – отметил Мышкин. – Живая иллюстрация для учебника патологии».
– Они? – мрачно спросил толстяк Мамонова.
Тот кивнул.
– Веня, – представился толстяк. – Прошу следовать за мной.
– Предупреждаю, Вениамин! Даже не вздумай!.. – с угрозой сказал ему Мамонов. – Иначе я лишу тебя своей доброты и щедрости.
– Ладно уж, – бросил тот уже на ходу, не оборачиваясь. – Сами разберемся.
– Где гримерная, знаете? – спросил он Мышкина в вестибюле.
– Если тут ничего не изменилось…
– Ничего не изменилось. На своем месте гримерная. Найдете?
– Найдем.
– Тогда, – он посмотрел на свой «ролекс», – встречаемся там ровно через двадцать пять минут. Ни секундой позже.
Когда они добрались до гримерной, Веня их ждал. Дверь гримерной была приоткрыта, у порога стояли санитарные носилки на колесах, заваленные цветами.
– Пятьсот баксов, – неожиданно потребовал Веня. – Лучше прямо сейчас. Для простоты. И для удобства.
– Что-то не понял тебя, красавчик, – удивился Мышкин. На самом деле, он все понял.
– Такие мероприятия имеют свою цену… – начал Веня, но Мышкин схватил его за локоть и торопливо отвел в сторону.
– Ты что лепишь, Веня? – прошипел он. – Какие баксы? Ты хоть представляешь, кто эта дама со мной? Тебе Мамонов сказал? Предупредил?
– А что? – насторожился Веня. – Кто? Не знаю. Не сказал.
– И кто такой президент Путин, тоже не знаешь? Между прочим, подполковник КГБ.
– Что с того? Президентов у нас, как собак нерезаных, – хохотнул Веня. – И все в Москве.
– А кто такой Борис Абрамович Березовский, тоже не знаешь? Отвечай немедленно!
– Ну как же: БАБ есть БАБ, – уважительно сбавил тон Веня.
– Вот видишь! – упрекнул его Мышкин. – А ты – баксы, шмаксы… Мамонову скажу. Портишь мне парамедицинское государственно-дипломатическое мероприятие. Министр иностранных дел тоже будет недоволен, если узнает. И обязательно доложит Борису Абрамовичу. Прямо в Лондон. И тогда никто тебе не позавидует! В первую очередь, я.
– Чё он узнает?
– Всё! – отрезал Мышкин. – Живо веди к испанкам.
Около двери в гримерную Веня вдруг затормозил:
– А цветы? Они бабы избалованные.
– Цветы… – растерялся Мышкин. – Нет цветов.
– И выгнать могут без цветов. Запросто. Но за пятьсот баксов…
– Обойдешься! – перебил его Мышкин. – Как-нибудь справлюсь…
– Тогда я здесь не нужен, – заявил Веня и исчез.
Из-за приоткрытой двери доносился властный голос Марии Мендиолы:
– ¿Cuánto le debo repetir, loco? No es un solo sonido, ni una sola palabra! Usted no tiene cuarenta y hasta cincuenta años! Después de todo, estuvo de acuerdo: basta con abrir la boca. Pero no es como un pez muerto, y natural. La garganta debe trabajar, la persona debe trabajar. Gloria a la Santísima Virgen de Toledo-ción, tu grito nadie se dio cuenta. Después de todo, ya sabes, como la auténtica voz de Rusia… [30]
– No lo sé! – сварливо каркнула Мариса. – Y no hay deseo de saber. [31]
– Una necesidad de conocer, infeliz! Bueno, no se rió, sin entender! Sólo recuerde, estúpido: cualquier fallo o perturbación de la voz para Baccarat no es terrible. Lo peor de todo – la risa y perezoso! [32]
Мышкин взял с носилок самый большой букет и деликатно постучал.
– Yes? – спросила Мария.
– Here is Professor Dmitry Myshkin.
– Cam in, please! [33]
В гримерной оказался почему-то всего один трельяж и длинный стол-прилавок вдоль стенки. Мария, уже разгримированная, в легком платье, таком же как у Марины, встретила Мышкина такой ослепительной улыбкой, что Дмитрию Евграфовичу снова показалось: в гримерной зажглась дополнительная лампа. Улыбка на мгновение погасла, когда Мария увидела скрепки на голове Мышкина. В ее громадных синих глазах мелькнул ужас. Но всего через секунду Мендиола овладела собой и засияла еще ярче.
Перед трельяжем сидела Мариса и накладывала на лицо крем для снятия грима. Увидела в зеркале Мышкина с Мариной и, не оборачиваясь, хмуро кивнула.
Мышкин галантно поклонился. Мария улыбнулась еще сердечнее и опять на несколько секунд стала такой же Мендиолой, как двадцать лет назад. От нее волнами исходила мощная энергетика. Дмитрий Евграфович ощутил ее сразу – по спине у него пополз холодок, руки покрылись гусиной кожей.
Мендиола приняла букет, протянула Мышкину узкую руку – длинные пальцы, темно-красный лак на ногтях, никаких украшений, одно тонкое обручальное кольцо. Рукопожатие ее оказалось неожиданно крепким.
– Thank you, mister professor. Very nice of you! [34] Главное, мои любимые розы. Почти как испанские баккара. Вы настоящий кабальеро!
Марине она кивнула отдельно и тоже улыбнулась, но с холодком, и руки не подала.
«Не терпит дополнительных женщин рядом с собой», – догадался Мышкин.
– Gire la cabeza aquí, indiferente! – приказала она Марисе. – ¡Mira! Esa es una belleza! Típicamente ruso. Por lo general, no tienen las mujeres feas. Asombrosamente. No puedo encontrar a una chica en Madrid. Los ojos, los ojos!.. Lilas en Madrid! [35]
Мариса медленно обернулась. Половина лица ее была в синем вазелине, половина – в гриме. Посмотрела на Марину и снова повернулась к зеркалам.
– Madrid, dice usted? – переспросила Мариса, с силой намазывая вазелином вторую щеку. – No, ella es una orilla sur del Mediterráneo. No he visto en Jerusalén. Y TelAvive. Un montón de veces. [36]
Мария неодобрительно опустила углы губ.
– Бесконечно рада и польщена вашим визитом, мистер профессор… – снова заговорила она по-английски. – Профессор…
Она извлекла из букета визитную карточку и отставила ее подальше от глаз.
– Профессор Дми… Дими…
– Дмитрий Мышкин, – подсказал он.
– Да, спасибо. Вы так быстро откликнулись на мою просьбу о встрече! Осмелюсь прямо сказать: ваше имя, профессор, хорошо известно у меня на родине в Испании. Я слышала, что таких специалистов, как вы, в мире всего несколько. Два или три.
– Боюсь, вы несколько преувеличиваете мою роль в науке, – несмело возразил Дмитрий Евграфович.
– Нисколько! – с жаром воскликнула Мендиола. – Я, к стыду моему, пока не знакома с вашими трудами…
– Но, сеньора Мендиола, мой долг вам сказать, что моя работа намного скромнее, чем вы полагаете… – промямлил Дмитрий Евграфович.
– О, нет, нет и еще раз нет! – возразила Мария. – Как раз наоборот: мне известно, с каким нетерпением и надеждой ждут вашего визита в Испанию все добрые католики! Особенно, в монастыре Пресвятой Девы Толедской. Там я ребенком была приведена к конфирмации. Ведь я родилась в Толедо. После школы переехала в Мадрид – учиться, танцевать и петь… Но сердце, сами понимаете, всегда там, где родился. Все добрые христиане в Толедо и во всей Испании убеждены, что только вы можете подтвердить подлинность частицы животворящего креста Господня – бесценной реликвии, которая уже шестьсот лет хранится в толедском монастыре еще со времен мавров. Но и у нас, вы же понимаете, есть безбожники и ругатели. И сейчас таких в Испании больше, чем когда-либо. Именно они утверждают бесстыдно, я бы сказала, нагло, на радость Дьяволу, что это не частица животворящего креста, а простая сосновая щепка от монастырского стола. Представляете?
– Да, можно себе представить, – согласился Мышкин. – В России тоже много скептиков. И я, правду сказать, тоже из их числа…
Мендиола расхохоталась – так открыто и от души, что Мышкину осталось одно: немедленно сгореть от стыда. И хорошо, если останется от него всего щепотка пепла. Да и то много.
– Замечательно! – еще раз восхитилась испанка. – Просто замечательно. Мне всегда нравились мужчины с чувством юмора. А русские ученые – тем более. У вас, русских, такой своеобразный и тонкий юмор!..
Дмитрий Евграфович скромно поклонился.
– Имейте в виду, профессор, – доверительно продолжила Мендиола. – Как мой Толедо, так и вся Испания с нетерпением ждут вас. За исключением, конечно, заблудших душ и тех безвозвратно падших, о которых упоминать невозможно без гнева и отвращения. Нравы в моей несчастной Испании сильно изменились. Точнее, никаких нравов не осталось, одна мерзость. Господствует тотальная беспрецедентная пропаганда самых отвратительных пороков – от педерастии и наркотиков до абсолютной, ничем не сдерживаемой «свободы» преступного поведения. Они называют это свободой! Поощрение темных инстинктов, гнусных желаний, грязных удовольствий – такая у них «свобода», которая уже изначально сама по себе преступление. Иметь для кучки извращенцев такую «свободу» означает сделать несвободными всех остальных – нормальных, честных, трудолюбивых людей. Как вы считаете, дорогой профессор Дмитр?
– Вы абсолютно правы! – горячо и вполне искренне поддержал ее Мышкин.
– А наш король, его величество Хуан Карлос, к величайшему прискорбию лучших его подданных, вместо того, чтобы оберегать нравственную чистоту своего народа, идет на поводу мерзавцев и извращенцев. И его правительство ничем не лучше. Даже еще хуже. И официальный клир, увы, не находит нужных спасительных слов для верующих, когда эти слова больше всего нужны. Страна, где узаконены так называемые «браки» между гомосексуалистами, не имеет будущего! Это очень печально… – она глубоко вздохнула и чуть задержала дыхание – привычка профессиональной певицы. Прекрасные южные глаза налились слезами.
Мышкин невольно проследил взглядом за движением ее груди, отметив, что формой она почти такая же великолепная, как у Марины, только поменьше. И Мендиола, поймала его взгляд, подняла брови и слегка усмехнулась, отчего Дмитрий Евграфович покраснел еще гуще и торопливо попытался переключить внимание испанки.