Читать «Кирилл Лавров» онлайн

Старосельская Н. Д

Кирилл Лавров

ПРЕДИСЛОВИЕ

Историю эту можно начать рассказывать как сказку: с ностальгическим зачином — «давным-давно, в некотором царстве, в некотором государстве…» и вполне оптимистическим финалом — о луче света и таланта, победившем темные силы после многих превращений, приключений и страданий.

Ее можно рассказывать по-разному: с печалью — потому что десятилетия превращений медленно просочились сквозь песочные часы Вечности; с радостью — потому что все-таки просочились, и настал миг, ради которого стоило ждать и терпеть.

Но в любом случае эта история прозвучит как сказка. Почти как небыль, хотя происходила она на глазах у многих из нас. С участием многих из нас. А значит, в какой-то степени и я стала одним из ее персонажей.

Назову себя «персонаж неравнодушный».

Говорят, самые сильные и незабываемые впечатления дарят нам детство и ранняя юность. Наверное, оттого, что юношеские переживания всегда окрашены романтически, эмоционально сильны и горячи. Цепь впечатлений складывается в пристрастия. И счастлив тот, кто их не предает.

Одно из самых сильных и, вероятно, уже пожизненных моих пристрастий — Большой драматический театр, что носит ныне имя Георгия Александровича Товстоногова. Та плеяда замечательных звезд, среди которых особым светом сиял еще совсем недавно Кирилл Лавров.

Лавров — Платонов («Океан» А. Штейна).

Лавров — Давыдов («Тихий Дон» М. Шолохова).

Лавров — Молчалин («Горе от ума» А. С. Грибоедова).

Лавров — Соленый («Три сестры» А. П. Чехова).

Лавров — Нил («Мещане» А. М. Горького).

Лавров — Городничий («Ревизор» Н. В. Гоголя).

Лавров — Астров («Дядя Ваня» А. П. Чехова).

Сколько лет прошло? Сколько раз перевернулись песочные часы Вечности? Точно не дано никому знать, но все звучит в ушах голос, те непередаваемые на письме интонации, заглушить которые так и не удалось исполнителям многих и многих спектаклей по грибоедовскому «Горю от ума», что довелось с тех пор видеть.

Мне завещал отец: Во-первых, угождать всем людям без изъятья — Хозяину, где доведется жить, Начальнику, с кем буду я служить, Слуге его, который чистит платья, Швейцару, дворнику, для избежанья зла, Собаке дворника, чтоб ласкова была…

Хрестоматийным, навязшим в зубах со школьной скамьи словам возвращалась их человеческая сущность: когда не мальчик, не юноша — мужчина с открытым, привлекательным лицом, с обезоруживающей улыбкой бесхитростно повествовал о ступенях, по которым он поднимался все выше, выше, выше…

И не было его поражения в финале — была очередная, легко заживающая ранка, досадная помеха на пути наверх, потому что как ни крути, а блаженствовать на свете надлежит Молчалиным и только им одним…

А потом был Соленый, пожалуй, один из самых загадочных «типов» не только у А. П. Чехова, но и вообще на русской сцене. Роль неимоверной сложности, внутреннего коварства. Кирилл Лавров упорно, твердо вел свою изломанную родословную от Онегина, Печорина, Бельтова, через разного масштаба «лишних людей» XIX столетия к эстетике новых «лишних» — взращенных русским декадансом. Его Василий Васильевич был фигурой поистине трагической. Словно неведомым ветром занесло его в эту эпоху и в эту среду, чужую, враждебную, отталкивающую, потому что его извращенный, пропитанный модерном романтизм был неуместен, смешон, жалок, в конце концов — просто дик. И естественной реакцией, естественной мерой для этого Соленого стали пренебрежение к человеческой жизни, к простым ее ценностям, а уж тем более — к высоким чувствам, тяга ко злу, подчинившая себе мозг и иссушившая душу.