Читать «Штрафники 2017. Мы будем на этой войне» онлайн - страница 36

Нередко женщина коротко и равнодушно говорила:

– Этого в морг. Этого тоже…

В госпитале Гусев пробыл пять суток. Отлеживаться ему не давали. Приходилось помогать санитаркам и медбратьям.

Часто раненые выглядели ужасно: обожженные, порой потерявшие глаза, конечности, продырявленные пулями и осколками так, что живого места нет, в чем только душа держалась!

Стараясь не пропускать через душу чужую боль и страдания, Павел не позволял себе жалеть несчастных, особенно тех, кому ампутировали руки или ноги, а таких было очень много. Может быть, при других обстоятельствах врачам удалось бы спасти кому-то из раненых конечности, но не здесь, где лечить практически нечем, а ампутация – единственное спасение от гангрены.

Бедняги угрюмо молчали, уйдя в себя, оставаясь один на один со своим несчастьем. Изредка кто-то плакал или пытался свести счеты с жизнью. Таким не всегда удавалось помешать. Их относили в морг – длинный склад, почти полностью врытый в землю, лишь потемневшая деревянная крыша торчала над поверхностью.

Здесь трупы надолго не задерживались. После того как патологоанатом выполнял свою рутинную работу – чаще всего просто констатируя факт без всякого вскрытия, а писарь составлял необходимые бумаги, тела вывозили на тележках за территорию овощебазы в давно заброшенное поле и хоронили в братских могилах.

За эти пять дней Гусев и сам превратился в ходячий труп – живот прилип к спине, лицо напоминало череп, обтянутый кожей, глаза ввалились. Кормили в госпитале, можно сказать, дерьмом, пайки едва хватало, чтобы таскать ноги.

На завтрак обычно давали сваренную на воде «сечку», которую Павел возненавидел еще с училища; обед состоял из прозрачной баланды с редкими кружками морковки и микроскопическими кусочками мяса; на второе порошковое пюре – редкостная дрянь, прилипающая к тарелке, аппетитная с виду, но отвратительная на вкус. Ужин… почти протухшая селедка, от которой многие маялись животами, компот из сухофруктов. Хлеб заменяли коричневые, твердые, как камень, сухари, да и те выдавали поштучно.

Легкораненые и контуженные вроде Гусева питались в пищеблоке. Тяжелым и лежачим пищу относили соседи по палате. Было много «недохватов», в основном, молоденьких, только что призванных солдат, в пищеблоке они сверлили остальных голодными взглядами.

Имелась и своя «гопота» – трое наглых ухватистых парней, которые относились к категории выздоровевших, но по какой-то причине до сих пор не были отправлены на передовую. Ни сестрам, ни санитаркам они не помогали, часто задирали других раненых, приставали к женщинам, вели себя нагло и развязно. Верховодил этой сворой Чалый – наполовину русский, наполовину не то казах, не то башкир. Ростом он не выдался, зато плечами едва вписывался в дверной проем, а под госпитальной пижамой ощутимо перекатывались бугорки накачанных мышц. Маленькие глаза-щелочки на плоском, как блин, лице смотрели с угрозой и насмешкой.