Нишвил был несимметрично освещенным городом с каменными домами, колючим кустарником и с примитивным, не особо извилистым расположением улиц. Кольцо постепенно сжималось, потому что число мест для таких людей, как мы и как они, было здесь весьма ограниченным. Они — это команда дебилов, которая серьезно считала себя болельщиками нишвилского клуба «Раднички». Настолько серьезно, что несколько дней назад они избили Бокана, моего младшего брата. В отличие от меня, у моего родного брата были разнообразные возвышенные интересы. Он писал, читал, играл на разных инструментах, коллекционировал музыку и комиксы, увлекался футболом… короче, прирожденный хоббист. Как раз из-за футбола ему и досталось. Он был фанатом «звездистом», в меня. С той разницей, что я отказался от «цыганской» разборки, когда до меня дошло, что речь идет о том, что Перица Огнеенович это второй Милош Шестич. Мать твою, между падением и дриблингом есть разница. Или ты спотыкаешься о мяч, или ведешь его двумя ногами. Когда брат был младше, а я моложе, я брал его на стадион каждый раз, когда «Звезда» приезжала в Нишвил. А теперь я брал его посмотреть, как побеждают в «договорной» встрече мастеров без дополнительного времени и без пенальти. Я чистоплюй и романтик, поэтому сначала решил не вмешиваться. Избили его, значит, и отомстить должен он. Но я слишком хорошо знал и Бокана, и «противоположную сторону», и понимал, что это моя работа. Странно, как сейчас помню, что я употребил именно это слово: «работа». Сейчас оно звучит для меня невыносимо иронично. И еще я сказал брату: «Если ты хочешь быть писателем или кем-нибудь еще типа художника, тебе придется научиться жить с этим. Примирись с самим собой, чтобы быть тем, кто ты есть». Мои умствования его смутили — на этот эффект я и рассчитывал. Знаю, ему стало стыдно и из-за того, что родители запаниковали, увидев его припухшим и синеватым, и из-за угрозы встречи с полицией, но кому и когда удалось избежать проявлений родительской заботы? Я считаю, что футбол это игра с мячом, иногда решительная, иногда вялая — но всегда грубая! Поэтому я страстно мечтал как можно скорее разобраться со всем этим и встретиться с вшивыми дрочилами, которые сидели на корточках перед скамейкой для запасных. Дрочилу можно отучить кончать на чужой жопе только заставив его отсосать собственную сперму как материнское молоко. И для такой операции надо чтобы сначала у него выступил холодный пот вдоль всего позвоночника, которого у него нет.
Мы застали их в «Чичаке», бараке, который назывался пивной, хотя за долгие годы функционирования он весь потемнел от винной блевоты. Самое подходящее место для таких типов. Йоби был едва знаком с ними, иногда сбывал им свою травку. Бокана мы оставили в парке, там мы собирались осуществить задуманную «сделку». Йоби «сделал» их без лишних слов. Он был само совершенство, и я любовался им так, как можно любоваться образцовым экземпляром конопли. Он предложил им солидное количество травки, «демпинговую» цену, дегустацию прямо на месте, «здесь, в парке». Он убедительно изображал параноидального дилера, оказавшегося на грани банкротства. Это было не так уж и трудно с его влажными, прозрачными глазами. Тройка болельщиков клюнула и с бутылками пива в руках потянулась к выходу, следуя друг за другом походкой, выдававшей, что их мочевые пузыри переполнены. Передовой отряд команды «Раднички» направился коллективно отлить. Ясное дело, один из них был вождем. Кто-то один всегда бывает вождем. Йоби вычислил его по дороге, до того как мы зашли в глубину парка. Он вытащил пакетик для заморозки, разбухший от измельченной зелени, и с сочным шепотом взял за локоть оранжевого крепыша со взглядом живодера. Отвел его к одному из бюстов неизвестному солдату, которые были понатыканы посреди парка. Заманивал он его, смачно вдыхая запах ганжи и следя при этом, чтобы раньше времени не снять резинку со своего драгоценного товара. Мне нравится, когда ганжу упаковывают вот так, типа, как молотый красный перец. Это придает сделке колорит рынка. Оранжевый покачнулся и вытащил бумажку, чтобы свернуть косяк. Настал час курнуть. «Можно глотнуть пива, горло промочить?», спросил я у одного из сопровождающих пингвинов. Взял протянутую бутылку, сделал глоток и вернул. По башке. Бутылка с первого раза не разбилась, и я нанес еще удар, одновременно шарахнув другого пингвина ногой по яйцам. Йоби, как член тандема, «финкой» пощекотал кадык оранжевого вождя, стараясь, чтобы ни одна крошка ганжи не просыпалась на гравиевую дорожку. Пингвин с разбитой головой завывал как сирена «скорой помощи», и мне пришлось заткнуть его пасть кулаком. Теперь у него просто текла кровь из двух ран, но, по крайней мере, он стал потише. Второго я угостил еще одним ударом, на этот раз в подбородок. Оба стонали и просили пощады. Я не хотел доводить их до слез — они были не из моей лиги — и ринулся на знаменосца болельщиков, который ошеломленно пялился на разрушительное волшебство тотального футбола. «Смотри, аккуратно», предупредил его Йоби, «этот нож память о тех временах, когда я был пионером, он мне очень дорог». Даже самый тупой кретин мог бы сообразить, что Йоби совсем не похож на того, кто хоть когда-то был юным пионером, а это делало ситуацию с выпрыгнувшим лезвием финки еще более опасной. «Да ладно, какие проблемы», промяукал оранжевый, «бабло у нас есть. Вот, берите, вам нужнее. Все по чесноку. Ваша трава, ваши и бабки». Ох уж эта подзаборная дипломатия. Йоби отступил в сторону, передавая роль дилера мне. «Деньги побереги для благотворительных пожертвований», с этими словами я вмазал ему в рожу. Это проверенное средство воздействия на такую мелкую, жалкую шпану. Он стоял, выкатив на меня шары, парализованный, не в состоянии воспринимать дальнейшие воспитательные меры. Я схватил его за грудки и показал на бюст. «Видишь, что бывает с маньяками, которые нападают из темноты». Подождал, когда он очухается и снова сможет шевелить руками и ногами, и тогда треснул его головой о бронзовую рельефную ряшку неизвестного солдата. Он вскрикнул очень, очень громко, словно надеясь оживить павшего героя. На мгновение я испугался, как бы он не потерял сознание. И, чтобы он все-таки оставался на ногах, вернулся к обработке его рожи. Полуслепой от крови, которая заливала ему глаза, он умолял меня перестать. «Заткнись», прошипел я. Не помогло. Вопли и стоны стояли как в родильном доме. Ладно, найдется и другой способ. Я сунул ему в пасть пистолет так быстро, что от изумления он не успел толком открыть рот. Пришлось немного помучиться с его языком и зубами, но большую часть ствола затолкать все-таки удалось. Он посмотрел на меня так, словно его только что лишили невинности. Ха, тоже мне, нашелся невинный. Это был взгляд того, кто не может поверить, а не того, кто раскаивается. Такого я не ожидал. Пока он пытался выплюнуть кусочки передних зубов, я позвал Бокана, чтобы подошел к нам. Поближе. Видел он достаточно хорошо. Я точно придерживался своего тайминга. Пистолет и брат были ударной точкой, моментом объявления мира на все времена. Бокан приблизился неуверенными шагами, явно потрясенный увиденным. У него было плоскостопие, должно быть, ожидание на ногах в стороне от происходящего было для него мучительным. Ей-богу, не так он представлял себе наказание этого героя, но гордость за брата выше любого наказания. Говнюк хоть и держался на ногах, но скрючился как эмбрион, однако у меня не было времени ждать, пока он снова родится и правильно проживет свою мудацкую грешную жизнь. «Посмотри на этого парня», мой голос гремел в самом нижнем регистре, «это мой брат. Ты и твоя вшивота три дня назад избили его». Он попытался, было, что-то сказать, вертя головой как недорезанный поросенок, но я прервал его невразумительное бормотание, чтобы он не забрызгал меня кровью. «Смотри на него внимательно», тут он вытаращил глаза так, что даже брови приподнялись. «Запомни его лицо. Если еще хоть раз напакостишь, это лицо будет тем последним, что ты увидишь, умирая, причем умирая медленно и мучительно. Ясно?» Он кивнул головой, хотя вряд ли что-нибудь чувствовал своим телом от пояса и выше. Я вытащил пистолет изо рта чего-то такого, что походило на потрепанный талисман футбольного клуба третьей лиги. Что ж, я помог ему найти себя. Мне не потребовался микроскоп, чтобы увидеть как его испуганный мозг начисто стер все следы ненависти в одноклеточной душе оранжевой амебы. Я обтер окровавленный ствол пистолета об его типичную для жителя городских окраин куртку. Каждая заплата осталась на своем месте, отмечая отверстия на мишени. Я выждал, когда пингвины снова начнут дышать, потом мы разошлись. Мы и они. На вспомогательной площадке никого не осталось. Тренировка закончилась.