Читать «Ничья земля» онлайн - страница 122

— Век помнить буду, — сказал Сергеев, прочувствовано, — хотите — в ноги упаду?

— Дурак ты, Мишенька, — в голосе Рысиной звучало искреннее сожаление, — был мальчик умный, а вырос — дурак-дураком? Выёживаешься, как институтка на панели. А на самом деле…

— Что на самом деле, Елена Александровна?

— Ты, на досуге, подумай, кем бы ты стал, не будь нас, твоих единственных близких? Кем? И ещё, спроси себя — выжил бы ты, не будь нас? Выжил бы там, где ты сегодня живешь? В Донецке, ты сказал, кажется?

Она улыбнулась одной стороной рта, но на улыбку это было похоже мало. Скорее — на презрительную гримасу.

— Кем бы ты стал, Миша, и был бы ты сейчас вообще?

— Собой, Елена Александровна. Собой.

— Глупец, — отрезала Рысина. — Ты это и есть — ты. И никогда ничего другого из тебя бы не вышло. Или это был бы уже не ты, а что-то другое. Ты можешь сколько угодно ненавидеть нас, проклинать, презирать, но, Мишенька… Кто-то рождается травоядным, а кто-то плотоядным — и это генетика. Сколько корову не корми мясом — она на овец охотиться не начнет, и мясо жрать не будет. Сдохнет, а не будет. А ты — живой, и овечек трескаешь — за милую душу! А это значит, что ты — плотоядный, а мы с дедом просто поставили тебя на нужную дорожку. Нравиться тебе, не нравиться — она твоя, и идти тебе, внучек, по ней до конца твоих дней.

В комнате воцарилась тишина. Оба ротмистра, для которых разговор был совершенно непонятен, были просто статистами, и к тому же, чувствовали себя крайне неуютно — словно случайные гости на чужой свадьбе. И Рысину, и Сергеева — разговор уже даже не тяготил. В нем просто не было никакого смысла.

Ни родственные, ни дружеские чувства никогда их не связывали. Каждый из них был для другого отдаленным воспоминанием, пожелтевшим дагерротипом в альбоме памяти, настолько старым, что на пластине ничего кроме смутных силуэтов и бесформенных пятен не осталось. Сергеев знал, что Елена Александровна забудет о самом факте его существования через час после того, как за ним закроется входная дверь. Он своим приходом, словно тронувшая цветок росянки муха, заставил захлопнуться покрытую иглами пасть. Но через некоторое время, лепестки разомкнутся, и росянка снова застынет в пустоте ожидания, на год, на два или больше. Пока не превратиться в комок гниющей, черно-коричневой плоти. Но до последней минуты, до последней капли жизни в сосудах, она будет оставаться смертельно опасной для всего, что попробует к ней прикоснуться. На уровне генов. Потому, что мир делится на хищников и травоядных, а все остальное рефлексия или легенды — вроде плачущего над жертвой крокодила. И нечего спорить — потому, что не о чем и не с кем.