Читать «Знак земли: Собрание стихотворений» онлайн - страница 9

Я ПЛЫВУ ВВЕРХ ПО ВАС-ЮГАНУ Стихотворения 1928–1934

I

* * *

Опять сижу, очерченный кругами Чешуйчатых широкобоких слов. Они поплескивают над стихами Павлиньим опереньем плавников. Они летят по воздуху лещами, Ложатся набок, изогнув хребты. И в тесноте, заставленной вещами, Мерцают красноватые хвосты. Я их ловлю, увертливых и скользких, Распластываю и кладу в тетрадь – Калужских, вологодских и подольских, Умеющих по-рыбьи трепетать. И, как в ряды, укладывая в строки, Я трудно жду, чтоб ожили стихи, Чтоб в буйном плеске слов широкобоких Закликали лихие петухи. Я трудно жду. Надеюсь, жду, страдаю, Но что за прок в страдальчестве моем? Слова-лещи, какое ни поймаю, Скрутившись ледяным полукольцом, Сейчас же мрут. И меркнут двоеточья То желтоватых, то багряных глаз. Тетрадь молчит. А в сердце входят ночи, И я сижу средь мертвых слов и фраз… Уж третий год, как я, рыбак бессонный, Отказываясь от всего, чем жил, В каморке, словно в озере зеленом, Ловлю слова, исполненные сил. Уж третий год, освистан и охаян, Упрямый, сумасшедший и глухой, Я жду, чтоб сумасшедшая, глухая Тетрадь заговорила бы со мной. И вот сижу с лицом желтее воска, Подвижничеством занят, как всегда. А за окном – Москва и отголоски Веселого московского труда. А за окном раскидистые вязы Карабкаются в небо, и по ним Хвостатые, окутанные газом, Сбегают звезды в неподвижный дым. И голенастые, в папахах черных – Почти что стоэтажной высоты – Вдоль набережной, как отряд дозорных, Идут деревья сторожить мосты. Они идут рядами через площадь В каких-то облаках пороховых… И вдруг – от ветра форточка полощет. Оглядываюсь: меловой, как мощи, Шасть от обойных пестрых заковык, В одном белье, ключицы выпирают, Костистый, бестелесный, как Кощей, – Такие не живут, а умирают, – Поэт Некрасов в комнате моей. Покачивая жидкою бородкой, Он возникает за моим плечом. А я, как горький пьяница над водкой, Клонюсь над неудачливым стихом. И, выкатив кадык остроугольный, Через мое плечо, уныл и строг, Он тянется за лампою настольной, Чтоб разглядеть собранье мертвых строк. Он смотрит на раскрытую тетрадку, Где ни одна строка не запоет. И вижу я презрительную складку, Кривящую его печальный рот. И, от тетрадки поднимая брови, Как бы поняв ее ночную глубь, В мои глаза, спокойный и суровый, Он смотрит и не размыкает губ. И сердце, всполошившись перепелкой, Вдруг чувствует, как тесно и темно В ребристой клетке, где стучать без толку Ему, быть может, долго суждено. И кровь разгоряченною волною Спешит к вискам и обжигает их. И густоперой хищной чернотою Ночь кружится среди стихов и книг. И гулко, об пол грохнув табуретом, Я падаю – и вижу над собой Полупрозрачное лицо поэта С протянутой зовущею рукой. Я вижу, как худой и длинный палец, Вытягиваясь поперек стены, Сквозь комнату, где тени расплясались, Плывет ко мне из черной глубины. И лба касается. И хриплый голос Скрипит, как напружиненный смычок: «Так неужели не перемололось Твое терпенье в мелкий порошок? Так неужели, недоумевая, Ты до сих пор еще не разобрал, Что только жизнь, горячая, густая, Слова приносит, как девятый вал? Слова мертвы, когда затворник пишет. Другого объясненья не ищи! Лишь за окном толкаются и дышат И раскрывают жабры, как лещи. Пора оставить дикое занятье – Копить обиды, дуться на года. Пора разбить окно, чтоб над тетрадью Жизнь хлынула потоком, как вода. Чтоб в тесноте, заставленной вещами, Плеща, играя, понеслись слова! Вставай, идем! Совсем не за горами, А за окном высокая Москва. Вставай, идем!» И, разрывая в клочья Тетрадь, встаю… Апрель – июль 1934