Читать «Знак земли: Собрание стихотворений» онлайн - страница 58

* * *

Я осенью болею, а ты не спишь, мой друг! Мой ласковый, дай руку, мы вступим в объясненье С той памятью, где кружит зеленый, звонкий круг, Лес отроческих лет, полуприкрывшись тенью. Мы эту тень развеем и копоть оботрем. Давай начнем сначала! Ну, вместе! Восемнадцать! Ты помнишь этот год? Как музыкальный гром, Он в комнату вошел и приказал меняться... Сквозняк ломает рамы. Он – синий, ледяной! Навылет сквозь квартиру, выдавливая двери! Навылет сквозь сознанье, – а ты, мой друг, со мной! Привычки отживают, и мне не жаль потери! Восторг? Слепое пенье? Случайный обертон? Мальчишество, быть может? Но возраст умирает. Шинели и бушлаты. Дымящийся перрон. Слепит морозным солнцем. А я дружу с мирами. Ночь. С легким саквояжем стою на холоду. Столбы фонарных светов. Обмерзшая площадка. И вдруг состав вскипает свистками на ходу И в ночь меня выносит, рыча, из беспорядка. И режет мир, и ломит, и прется напрямик Сквозь белые вагоны тифозного состава Тута, туда, в ночное, где не читают книг, Где широко без края, где завалило травы. И круглый шум колесный. И свет. И стоны рек, Когда их дружно давят гудящими мостами. Прощай! Прощай! В последний! Разгон в 20-й век, Где ночь вздыхает жизнью над мчащими кустами. Август 1931 Ока

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

Московская площадь, как котел, где варят людей и звезды. И небо синеет. И дождь прошел. И медом закапан воздух. Я вынесу свой двадцатый век на площадь и здесь узнаю, зачем бородатый человек с поспешкой бежит к трамваю? Зачем этой девушке двадцать лет, и вся она пахнет садом, где мокрый огонь зеленых планет мешается с виноградом? На дранках растянутый виноград у яблони в желтых ядрах. А море шумит и входит в сад, плеща, грохоча эскадрой… Зачем этот мальчик из-за угла, хоть галстух его развязан, бежит к переулку, где пухнет мгла, кудрявый и синеглазый? Он весь еще дачный, он летний весь: в глазах – футбол и речушка… А ты про какую-такую весть пришла разузнать, старушка? Вся черная, с зонтиком и горбом, принюхиваясь к прохожим, ты яблонь встряхиваешь рукавом и стелешь в сенцах рогожи. И в кадочке пахнет дубовый лист; а низкий балкон сгнивает; а в серой курточке телеграфист балкона не открывает. А кто это рыжий – на сворке пес, – охотничьи замашки, на остановке к столбу прирос в крылатой непромокашке? Червонный овин. В облаках кусты. Развесился пруд на грушах. И в черную яму летят листы, а в поросль спешат крякуши. И ветер полотнищами полей играет, как парусами. И мчатся радуги селезней над рыжими усами… А площадь кипит. И со всех сторон та площадь под фонарями вздувает людской неугомон и мечет нетопырями сгоревшую черную листву бульваров. И отступает туда, к огородам, на ботву ночь, мокрая и тупая. И кружится площадь: В поход! В поход! И звезды, как рой пчелиный. И годы, как гуси, над головой полощутся крыльями, мчат вперед. А время стекает над Москвой и празднует именины. Медвежьим басом гремит этаж: – Ведь это – Двадцатый Век! Ему отзывается гараж: – Да, это – Двадцатый Век! Совиным голосом, как в лесу, сирена стонет, летя: – Я тоже Двадцатый Век несу! Трамвай дребезжит: – И я! И вот мы заслушались и стоим в кружащемся колесе: и рыжий охотник, – собака с ним, – и девушка, и все. Мы вспомнили всё, что нам давно твердили, и вот летим сквозь голубеющее полотно в глубокий счастливый дым. 1932