Читать «Хроники разрушенного берега» онлайн - страница 6

Бурзайкин о них почти не думал.

Он судорожно соображал, что можно в такой ситуации сделать.

Как потом рассказывал Валерий, самыми страшными для него были первые две ночи после катастрофы. Морозное чёрно-синее небо скалилось на него мириадами звёзд. Сквозь прозрачную атмосферу ему усмехался Космос, безвоздушное холодное и беспощадное пространство. Впереди была неизвестность.

– Я ж лётный наблюдатель, летнаб то есть, – рассказывал мне Валерий спустя тридцать лет после произошедшего. – Должен всё разглядывать, что с воздуха видно. Поэтому я сразу же подумал: надо идти к той поварне, которую заметил на краю леса. Понятно, что стоит она там совершенно брошенная, но всё-таки – крыша над головой и какой-никакой очаг. Но от самолёта я пока отходить не хотел. Пока стоял у кострища, успел провести инвентаризацию по карманам. Вещи там находились преимущественно ненужные: два карандаша для записей в тетрадь наблюдения, горсть денег, пара гвоздей, неизвестно за каким чёртом туда попавших, и вот это… три коробка спичек. Три полных коробка. Я сразу понял, что это и есть настоящее моё богатство, которое надо беречь как зеницу ока. Ещё верёвочка капроновая длиной метров пять – зачем-то отвязал от какой-то стойки в аэропорту. Просто на всякий случай. И ножик. Перочинный ножик с одним лезвием.

– Вот и весь мой актив на момент, когда я только выпал из самолёта, – подытожил Валерий: – Два гвоздя, три коробка спичек, верёвочка да перочинный ножик…

На момент катастрофы за плечами двадцатитрёхлетнего Бурзайкина было совсем немного опыта: учёба в Пушно-меховом институте в Подмосковье и, после его окончания, два года работы в отделении НИИ пушнины и животноводства в качестве лаборанта. Конечно, часть из этих двух лет прошла в разнообразных экспедиционных работах, но всё равно личный опыт Валерия как полевика был очень и очень невелик.

– Больше всего мне тогда приходили на ум приключенческие книжки, прежде всего «Робинзон Крузо». У этого Робинзона, так его растак, худо-бедно был целый корабль на рифах, откуда то он сам снимал что-нибудь полезное, то ему что-нибудь само приплывало. И вообще, у него там всё вполне оживлённо было: корабли раза три просто так заходили, индейцы людоедствовали, и тепло, главное – там было тепло! Жарко даже! А там, где я стоял, и дров-то толком не наблюдалось. И корабль мой единственный сгорел практически дотла. И я точно знал, что если меня кто и будет искать, то в лучшем случае в пятидесяти километрах отсюда. И что мы запрёмся в такую глухую долину, где живности нет никакой, а только снег да скалы, – тоже никому даже и поблазниться не может.

И понятно мне, что надо отсюда шагать. Это трудно. Потому что шагать придётся по снегу. А лыж у меня нет.

Прикидываю, сколько осталось до ближайшего посёлка. Это Сватай. Напрямую километров двести. Это как ворона летит. А если так, как можно на двух ногах пройти, – то и все триста пятьдесят. Нет, точно не дойду. Но есть выход. Забиться в эту поварню, которую я обнаружил, и жить там до весны. Весной реки растают – сгородить плот и сплавиться докуда можно.