Читать «Морфо Евгения» онлайн - страница 37

— Они принимают ваше платье за небо, — шепнул Вильям.

Евгения стояла, не шевелясь, поворачивая голову влево и вправо. Все новые и новые бабочки подлетали к ней, повисали трепеща на синем платье, на жемчужно-белых руках и шее.

— Если вам неприятно, я их отгоню, — сказал он.

— О нет, — ответила она, — они такие легкие, такие нежные, словно расцвеченный воздух…

— Ведь почти облако?

— Облако и есть. Вы чародей.

— Это вам. У меня нет для вас ничего настоящего — ни жемчугов, ни изумрудов, ничего, но так хочется подарить вам хоть что-нибудь…

— Вы дарите мне жизнь, — сказала она, — они живые самоцветы, нет, они лучше самоцветов…

— Они думают, что вы цветок…

— Да, да. — Она медленно повернулась на триста шестьдесят градусов, а бабочки поднялись и, вновь усевшись, сложились в волнистые узоры.

Растения в оранжерее не были выходцами из какого-то одного места на земле; скорее, они были родом сразу со всех мест. Английские примулы и пролеска, желтые нарциссы и крокусы сияли среди роскошных вечнозеленых тропических вьюнов, их слабый аромат смешивался с экзотическим ароматом стефанотиса и сладким запахом жасмина. Евгения, не переставая, кружилась и кружилась, бабочки порхали вокруг, плененная вода плескалась в чаше фонтана. Что бы ни случилось с ней, с ним, с ними обоими, он навсегда запомнит ее такой, в этом сверкающем дворце, где встретились два его мира, подумал Вильям; так и вышло: на протяжении всей последующей жизни ему временами вспоминалась девушка в синем платье со светлыми, позолоченными солнцем волосами, среди вьюнов и весенних цветов, окруженная облаком бабочек.

— Они страшно хрупкие, — сказала она. — Их можно, ранить простым прикосновением, убить, неосторожно прижав. Но я не причиню вреда ни одной. Ни за что. Как же мне отблагодарить вас?

Они уговорились, что она придет еще вечером, когда вместо бабочек в воздух поднимутся мотыльки, у которых расцветка нежнее: меловая, призрачно-белая, светло-лимонная, темно-желтая, серебристая. Целый день девочки то и дело вбегали в оранжерею и радостно вскрикивали, восхищаясь движением бабочек и игрой красок. Приглашение прийти вечером на них не распространялось. Вильям надеялся, что ему удастся в сумерках побыть с Евгенией наедине, просто тихо посидеть вместе. Такое он себе пообещал вознаграждение: из этого видно было, что обстоятельства, пусть совсем немного, но изменились, как и его отношение к ней. Несколько раз он вспоминал слова Гаральда — загадочные, но исполненные некоего глубокого смысла: „Не говорите ничего. Ничего. Ваши чувства делают вам честь“.

О каких чувствах шла речь? О его любви к ней или о почтении к ее недосягаемости и сословному превосходству? Что ответит Гаральд, если он заявит: „Я люблю Евгению. Она будет моей, или я умру“, — нет, так говорить смешно, может быть, сказать: „Я люблю Евгению; быть рядом с ней мука для меня, ибо я надеюсь на то, на что не имею права надеяться…“ Что тогда ответит Гаральд? Скрывалась ли отеческая нежность в пристальном взгляде Гаральда, или это ему почудилось? Не возьмут ли верх отцовский гнев и негодование, если он заговорит? Может быть, Гаральд ценит в нем благоразумие и сдержанность?