Читать «Нутро любого человека» онлайн - страница 240

Я слушал новости по „Всемирной службе Би-би-си“, в приемнике потрескивали обычные помехи, и я впервые в жизни пожалел, что у меня нет телевизора. Возможно, стоило дойти до дома Кваку. Однако, в конечном итоге, я отдал предпочтение моему воображению.

Странное — головокружительное — чувство охватило меня, пока я смотрел в небо и думал об этих людях на луне. Я испытывал и грусть, и странную уничиженность. Грусть, потому что если и существует для человека моего возраста пример безудержно галопирующего прогресса, так это, наверное, он и есть. Когда я родился, первые домодельные летательные аппараты из дерева и парусины всего четыре года как поднялись в небо. А ныне, через семьдесят семь лет после братьев Райт, я стою здесь, в африканском саду, и гадаю, каково оно — быть там и смотреть сюда. И уничиженность при мысли, что мы, бедные вилкообразные существа ухитрились свершить такое. Соображения эти банальны, я знаю, но менее справедливыми они от того не становятся. К тому же, они, вероятно, подтверждают своим примером закон Гаскойна насчет ведения дневника. События великой важности в пересказе что-то теряют. Ужинал же я омлетом и пивом.

Вернулся в дом, запер дверь и записал это, усевшись за стол в большой комнате. Сквозь противомоскитную сетку окна различалось тление сигареты Самсона у дверей гаража [Самсон Ике, ночной сторож ЛМС]. Все тихо, в мире все благополучно. В конце следующей недели буду уже в Лондоне — первое мое возвращение домой за два с половиной года. Полагаю, все угрозы со стороны закона теперь уже улеглись. Дело Лауры Шмидт, должно быть, завершено, наконец, и закрыто. Надо думать, я в безопасности.

Пятница, 25 июля

Тарпентин-лейн. С тех пор, как я был здесь последний раз, в конце улицы открылся гараж, и из его переднего двора несется музыка, под которую молодые механики ковыряются во внутренностях потрепанных машинах и по чему-то там колотят. Приходится держать фасадные окна закрытыми, хотя лето стоит жаркое, воспаленное. Надо мной поселилось семейство сикхов, — очаровательные, всегда готовые помочь люди, — но у них трое маленьких детей, которые, похоже, занимаются только одним: носятся над моей головой по комнатам. Я скучаю по моему большому африканскому дому с его затененной верандой и садом в два акра.

Я заново покрасил квартиру и настлал поверх гуммированной пробковой плитки ковер. Если не считать Пикассо над камином, здесь все по-прежнему голо и функционально. И все же, несмотря на городские шум и беспокойство, я чувствую, что здесь мой дом. Не была ли покупка этой простенькой квартирки самым умным, что я сделал за мою полуразвалившуюся жизнь? Ночами я читаю в моем покойном кресле, слушаю музыку. За оставшиеся от отпуска недели нужно будет навестить тех немногих старых друзей, какие у меня еще остались — Бена, Родерика, Ноэля, Уолласа, — привести в порядок мелкие, незаконченные дела. В настоящее время я обеспечен довольно прилично — ухитрился сэкономить немалую часть жалования, которое получаю в У. К. Икири, — однако я вдруг осознал, что запасы моих средств уменьшаются. Уоллас договорился о встрече с редактором нового посвященного злобе дня и экономике журнала „Форма правления“ (название неудачное, но достаточно сентенциозное). Им нужен кто-то, способный писать о Биафре и о тамошней войне.