Читать «Нутро любого человека» онлайн - страница 119

Окопы расположены на гребне горы — неглубокие, обложенные камнями и мешками с песком. За окопами (которые тянутся всего на сотню ярдов) — линия колючей проволоки, а за нею склон круто уходит вниз, в долину. На вершине горы, стоящей по другую сторону долины, видны огневые позиции и плещущийся оранжевый с желтым флаг — там фашисты, до них отсюда с полмили, я даже различаю муравьиные фигурки расхаживающих солдат. Отсутствие какой-либо опасности ощущается очень ясно — никто не дает себе труда пригибаться. Фаустино представляет меня teniente, оказавшемуся англичанином, человеком хмурым и подозрительным, говорит, что зовут его Теренсом — фамилии намеренно не называет. По его словам, он раньше работал в Чатемских доках. Он ведет меня на беглый осмотр позиций: мужчины, сидят, съежившись, у маленьких, кое-как сложенных костерков, небритые, грязные и деморализованные, оружие у них старинное, покрытое грязью. Теренс объясняет, что этот участок фронта находится в ведении милиции ЕПРМ — троцкистов. Новое русское оружие получают только войска коммунистов. „Нас русские не снабжают, потому что мы против Сталина, — с неподдельной яростью говорит он. — Не забудьте написать об этом в вашей газете. Я уверен, Франко им очень и очень благодарен“. О правительстве в Валенсии он говорит с куда большим презрением, чем о врагах напротив.

Мы перелезаем через бруствер и подходим по возможности ближе к проволоке. Глянув вниз по склону я различаю нечто, принимаемое мной за валяющееся мертвое тело. „Марокканцы, — говорит Теренс. — Атаковали нас в январе. Мы их отбросили“. Затем я слышу несколько сухих щелчков, как будто кто-то ударяет камнем о камень. „В нас стреляют?“ — спрашиваю я. „Да, — говорит Теренс, — но не волнуйтесь, они слишком далеко“.

На прощанье я отдаю Теренсу две пачки сигарет, и ему впервые удается выдавить из себя улыбку.

[Суббота, 20 марта]

Я понимаю, что увидел на Арагонском фронте все, что хотел увидеть, и мы собираемся уезжать. Все утро провели с Фаустино в ожидании грузовика, который отвезет нас обратно к железной дороге. Оба мы расстроены увиденным, — однако, как подчеркивает Фаустино, его оно удручило сильнее: я так или иначе через несколько дней покину страну, а он должен остаться, это его война. У него свои представления о борьбе с фашизмом, которых он считает себя обязанным придерживаться.

Прохлюпав по грязи главной улицы, мы забредаем в церковь. Никакой мебели в ней не осталось (пошла на дрова), теперь здесь стойло мулов и курятник. Я извлекаю мой „Бедекер“ и зачитываю вслух: „В Сан-Висенте имеется маленькая романская церковь, которая заслуживает того, чтобы сюда завернуть“. Мы сидим на полу, курим, прихлебываем виски из моей фляжки. Как долго ты пробудешь в Мадриде? — спрашивает Фаустино. Неделю, дней десять, не знаю, — отвечаю я, — на самом-то деле мне нужно как можно скорее вернуться домой. Я улыбаюсь ему и говорю: у меня семейные осложнения. И рассказываю о Фрейе, о нашей двойной жизни, о моей ситуации Лондон-Норфолк. Жена обо всем узнала, говорю я, как раз перед моим отъездом в Испанию.