Читать «Егоркин разъезд» онлайн - страница 2

Будка находилась около входных стрелок. Занимал ее путевой сторож Порфирий Лукич с женой Авдотьей Васильевной — Егоркиной крестной.

Длинный-предлинный барак тянулся рядом с казармой «среднего сословия», а заселяли его путейские рабочие.

Егоркин отец, Тимофей Иванович Климов, работал стрелочником, а поэтому и жил с семьей там, где ему было положено, — в казарме «среднего сословия». Небольшая комната, узенький коридорчик и тесная, как сруб колодца, кладовочка — вот и вся квартира.

ЖИВАЯ ЛЕСЕНКА

Семья у Климова была большая. За двенадцатилетней дочерью Феней выступала целая шеренга мальчишек: Егорка, Мишка, Ванька, Петька, Сережка.

Авдотья Васильевна и Порфирий Лукич, да и другие знакомые, бывая у Климовых, почти всегда заводили разговор о том, как, должно быть, трудно кормить, одевать да обхаживать этакую ораву.

— Не приведи господи, — тяжело вздыхала Анисья Петровна.

Тимофей же Иванович отвечал просто:

— Не легко.

Особенно усердно донимала Анисью Петровну Авдотья Васильевна. Всю климовскую ораву она называла «живой лесенкой», и как только переступала порог, так сразу же начинала:

— «Ступеньки» все здоровы?

Здоровы ли были «ступеньки» или какая-либо из них прихворнула, Авдотья Васильевна не изменяла своей привычке — она усаживалась посредине избы и, покачивая головой, принималась приговаривать:

— И господи ты боже мой! Посмотрю я на вас, и аж сердце кровью обливается, ведь мал-мала меньше…

Егорка не любил слушать крестную — от ее речей на душе становилось нудно, тоскливо — и обычно после слов «мал-мала меньше» старался улизнуть на улицу или заняться какими-нибудь интересными делами дома, но однажды все же решил выслушать ее до конца. Такое желание у него появилось потому, что после предыдущего крестниного посещения между отцом и матерью произошел интересный разговор.

— Не пойму, чего это кума зачастила к тебе с горькими словами, ноет и ноет? — сказал отец.

— Да и мне тоже что-то чудно. Раньше, бывало, хотя она и говорила, но не так как-то, а теперь из-под самого сердца достает; и все про детей, все про детей, — ответила мать и, помолчав немного, добавила: сочувствует…

— Так-то оно так, да уж больно старательно она сочувствует. Как будто мы погибаем. Не люблю я этого.

— А что поделаешь? Не накину же я платок на ее роток?

— А ты попробуй накинь.

— Что же это я так прямо и должна ей сказать: «Не говори ты, кума, таких слов». Или, может, так: «Уходи-ка ты домой, кума».

— Не так.

— А как?

— А вот так. Она примется причитать над тобой, а ты начинай причитать над ней.

— Она горюет надо мной из-за того, что у нас много ребятишек, а мне над ней горевать не из-за чего: ребятишек-то у них нет.

— Вот из-за того, что у них нет ребятишек, ты и погорюй.

— Раз богу не было угодно дать им детей, зачем же ее-то расстраивать.

— Ее расстраивать нельзя, а тебя можно?

— Ладно, чего уж там, — замялась мать.

— Не ладно. Придет вот, я сам с ней побеседую.

С чего началась беседа, Егорка не слышал. Он прибежал с улицы уже тогда, когда крестная сидела на своем обычном месте посередине избы и говорила: