Читать «Архитектор и монах.» онлайн - страница 106

– Ты намекаешь, что вчера у тебя было любовное свидание? С очень красивой женщиной? Предметом давних воздыханий?

– Нет, – сказал он. – Я не о том. Мне кажется, я только сейчас начинаю понимать, что такое “жить сейчас”. Не вспоминать про вчера и не мечтать про завтра.

В тридцать седьмом году и раньше – с тридцать третьего года, пожалуй – я не хотел бороться. Ни вот столечко, – он даже пальцем показал. – Я отлично помню, как я лежал на тюремной койке и вспоминал телеса госпожи Браун, моей квартирной хозяйки в тринадцатом году. То есть на самом деле не вспоминал, а фантазировал, а еще вернее сказать – реконструировал, обнажал одетую госпожу Браун, снимал покровы, ой-ой-ой – тогда-тогда, в тринадцатом, мне было двадцать два, а тогда, в тридцать седьмом, уже почти сорок восемь, стыдно.

– Что стыдно? – я как-то потерял нить его речей.

– Стыдно валяться на койке и думать о голых бабах, как подросток-онанист. Даже в двадцать два это ужасно, а в сорок пять – просто слов нет. Стыдно.

– Бывает, – сказал я. – Особенно в одиночной камере.

– Мало ли что бывает! – почти обиделся он. – Все стыдное бывает. Имеет место. Ну и что? Это не оправдание. Да. Вот. Тогда я пытался напрячь мозг и думать о своей профессии… Но в голове у меня был серый полумрак, по бокам обсаженный какими-то толстолистыми цветочками. Я не знаю, что это было такое. Вроде пересохшего бассейна посреди полутемного зала, а по бокам горшки с цветами. Ерунда какая-то, да?

– Это у тебя было от тоски, – сказал я.

Дофин продолжал:

– Я уныло думал, что я не борец. Не храбрец и даже не рассказчик политических анекдотов. Я просто художник, архитектор. У меня своя работа, у них своя. И тогда я думал, что это правильно. Что я не обязан протестовать ни против чего. Потому что в моей жизни есть только “вчера” или “завтра”. Вчера – ладно, уже прошло. Завтра – ладно, завтра еще не наступило. А мне не надо вмешиваться. Вмешаешься – погибнешь, как писала мне несчастная Ева. Почему-то однофамилица моей старой квартирной хозяйки. Наверное, это знак. Скажи, ты же монах, ты должен знать – это какой-то знак?

– Не знаю, – сказал я. – Христианская вера запрещает гадания.

– Ладно, – вздохнул он. – Хорошо, пускай. Тем лучше.

Но потом, после войны, я понял, как стыдно было отказываться от борьбы. В сущности, все, что произошло, – произошло именно из-за того, что мы отказались бороться. Не смейся, но все это я понял, когда читал письма Евы. Вернее сказать, когда я их перечитывал после войны. Я был пустой человек, я был богемой средней руки, и вот я изменился. Из-за нее. Хотя мы ни разу не виделись, кроме тех двух коротких встреч в квартирном бюро в Мюнхене, в начале марта тридцать восьмого. В ней было столько тоски и отчаяния, в ней было столько растерзанного достоинства…

Особенно в ее письмах.

Я перечитывал ее письма много, много, много раз.

“Я вам так доверяю!” – писала она, а у меня сжималось сердце от тоски. Почему она мне доверяет? Почему женщина сразу начинает радостно и покорно доверять первому приветливому джентльмену, первому хлыщу, первому соблазнителю? Почему? Потому что женщина всегда покоряется мужчине. Почему? Как, то есть, почему? Он же мужчина! Она не понимает, что у нее есть человеческое достоинство. Не женская судьба, а свое собственное достоинство, прости, что повторяю.