Читать «Малые ангелы» онлайн - страница 18

— Во всяком случае, — заключил он, — уже больше ничего и не было, в любом случае что-то надо было вновь возрождать.

Праматери пожали плечами. Они погрузились в испарения своих курений, в воспоминания о профсоюзных собраниях и вечерах в доме для престарелых, какими они были еще до восстановления капитализма, а также в подсчет пуль, которые оставались в их распоряжении, чтобы расстрелять Вилла Шейдмана, и в детские песенки, которые приходили им на ум, и в планы на будущее, которые они разрабатывали, чтобы осуществить их вечером того же дня: пойти подоить овец, собрать их помет, высушить его, чтобы было что потом подбрасывать в огонь, прибраться в юртах, помешать простоквашу, вновь зажечь печи, приготовить чай.

8. ЭМИЛЬЯН БАГДАШВИЛИ

Поскольку не видно было ни зги, кто-то — без сомнения, то был Багдашвили — попросил меня открыть окно. Я дошел до проема, на который указывал малюсенький прямоугольный контур, и на ощупь открыл его, вначале не принимая никаких специальных мер предосторожности, но затем резко отпрянул, потому что прикоснулся к ставням и они показались мне странными. Мои пальцы увязли внутри.

— Ловушка? — спросил натянуто Багдашвили.

— Не знаю, — сказал я.

В то же мгновение ставни подались назад. Железные скобы, их державшие, были ржавыми, дерево сгнило. В отверстие, которое медленно увеличивалось, вошел свет. Доски упали с внешней стороны лачуги, их падение произвело приглушенный шум. Поскольку снаружи была одна лишь пыль, облако тускло-красного цвета тут же поднялось перед окном. Завитки его не рассеивались, они лишь образовывали занавес, который надувался и тяжело закручивался вокруг себя и снова раздувался, и позади всего этого пейзаж оставался невидимым.

При слюдообразном освещении оранжевого и серо-алого цвета Эмильян и Лариса Багдашвили выглядели не лучшим образом. Казалось, их долго тащили по кровянистой глине, затем оставили на солнце для просушки и для того, чтобы образовались трещины, и только потом им была придана видимость человеческого облика. Мы сами выглядели немногим лучше. Под мы сами я имею в виду Софи Жиронд, женщину, которую я люблю, и самого себя, то есть тех, кто сопровождал чету Багдашвили начиная с входа в тоннель, не испытывая при этом ни энтузиазма, ни удовольствия.

Стены из сосновых бревен нигде не были пропилены, чтобы оставить проход на улицу. Мы находились, таким образом, в месте, где не было дверей. Двумя единственными выходами были люк, через который мы совершили вторжение, и это окно. Возможно, что тот, кто занимал хижину, использовал его иногда для своих перемещений, но более вероятно, что для входа и выхода он использовал все же тоннель.

Тот, кто занимал хижину, отозвался на имя Фред Зенфль. Он покончил собой за несколько месяцев перед этим. Больше мы ничего не знали о нем. Я не помню, чтобы Багдашвили собирал нас перед началом операции, и только в тоннеле, когда мы продвигались вслепую вперед, он заговорил с нами о Зенфле. Сам он, Багдашвили, признался, что получил о Зенфле лишь информацию из вторых рук, искаженную и не слишком надежную. Жизнь Фреда Зенфля протекала незаметным образом, в основном в тюрьме, где он самоучкой и по нескольким весьма приблизительным учебникам выучил множество экзотических языков. Он писал небольшие тексты осязаемой мрачности, потому что никогда не мог смириться с крушением гуманизма, и, таким образом, он имел в своем активе несколько сборников неоконченных рассказов, автобиографичных и довольно посредственных. На самом деле Зенфль был более лингвистом, чем художником. Романам он предпочитал словари. Выйдя на свободу, он предполагал создать словарь лагерного арго. Именно над этим он работал перед самым своим самоубийством. Информаторы Багдашвили упомянули о другой его особенности: испытывая от природы недоверие к реальности, сквозь которую его заставили пройти, он проповедовал полноту ее галлюциногенных пространств и расставлял в них ловушки, предназначенные для нежеланных, наполняя их философической смолой и рыболовными сетями.